– Второй, а лучше – третий, этаж, – сказал Дитц тоже почти шепотом. – Пустая квартира с пыльными стеклами. Мы видим и слышим все, нас – никто.

– Да, – кивнул Велга. – Именно так. Это лучший вариант. Разве что случайный взгляд, но… В этих домах явно кое-где живут, так что сойдем за местных.

– И вообще, риск – благородное дело, – добавил Валерка.

– Риск! – фыркнул Майер. – Да мы каждый день рискуем с тех самых пор, как ушли с Лоны. Какой подъезд?

– Я думаю вон тот, что прямо перед нами, – сказал Дитц. – Вперед по одному. Оружие держать наготове, но применять только в случае прямой угрозы жизни. Все ясно?

Разведчики кивнули.

– Пошли. Первый – Малышев. Шнайдер – замыкающий. Господа Охотники и Соболь – посередине.

Взламывать дверь квартиры на третьем этаже не пришлось, – её взломали задолго до их прихода. Отряд мгновенно рассыпался по комнатам и никого не обнаружил. Судя по крайне запущенному виду квартиры, не жили здесь давно. Впрочем, разглядывать обстановку не было ни особого желания, ни времени, – шум от собравшейся внизу толпы был здесь гораздо слышнее, а когда они аккуратно приоткрыли нужные окна, и вовсе усилился.

На окнах сохранились жалюзи, и наблюдать за происходящим внизу так, чтобы самому оставаться незамеченными, было удобно. Чем они и не преминули воспользоваться.

– Вешняк, – к двери, – тихо приказал Велга. Следи за лестничной площадкой. Мало ли что.

Сержант кивнул, еще раз мельком глянул вниз, неопределённо покачал головой и скользнул в прихожую.

Внизу, за окнами, была толпа. Еще там, действительно, оказался широкий проспект, шедший вдоль дома, и площадь (еще одна улица примыкала к проспекту с другой стороны, не имея продолжения на этой, ближней к ним). Велге казалось, что он смутно узнаёт это место, но, как он ни старался, точно вспомнить так и не получилось. Этот проспект, застроенный массивными, грузными на вид и весьма обшарпанными домами, был заполнен людьми в обе стороны, насколько позволял увидеть угол зрения. Люди густо стояли и на улице, примыкавшей к нему. Справа и слева, на обоих углах, высились два, похожих друг на друга, словно близнецы, девятиэтажных кирпичных дома, на крышах которых Александр также заметил людей. Они что-то поспешно делали там, суетились, бегали туда-сюда, тащили какие-то кабели и ящики. Толпа внизу сдержанно гудела. Создавалось впечатление, что она ждёт, когда люди на крышах закончат свою непонятную и спешную работу.

– Народищу… – сказал Малышев, ни к кому особо не обращаясь. – А говорили, в Москве людей мало.

– Это не люди, – немедленно откликнулся Соболь. – Это Рабы. Люди – мы. Люди, Охотники и Рабы. Так теперь мы делимся. И не так уж их и много. Откуда мы знаем, может, тут вся Москва собралась?

– Для нас вы все – люди, – сказал Велга. – Пока мы не убедились в обратном. А чего это они тут все?

– Кто их знает, – пожал плечами Соболь. – Такое впечатление, что ждут чего-то. А чего…

– Ну, то, что они чего-то ждут, мы и сами видим, – сказал Валерка Стихарь. – Как перед митингом на Первое мая. Или на седьмое ноября. Только транспарантов не хватает и портретов вождей. И вообще, какие-то они… серые, что ли…

Валерка был прав.

Конечно, любая толпа выглядит, в целом, серой, но в ней там и сям всегда попадаются яркие пятна – платья, рубашки, куртки… Здесь ярких пятен видно не было. Ни одного. И мужчины, и женщины, и дети (да, они видели внизу и детей) были облачены в одежды серых, зеленоватых, синеватых, но темных в общей палитре тонов.

– Вспомнил, – сказал опять после короткой паузы Валерка, и Велга поразился перемене в его лице. Как будто повзрослел-постарел неунывающий ростовчанин сразу на десяток лет. Сошлись брови, морщины прорезали лоб и легли от крыльев короткого носа к самым краям поджавшихся губ. Исчез из глаз задорный блеск, и плеснулась в них боль и горечь.

– Что ты вспомнил, Валера? – осторожно и даже как-то ласково спросила Аня.

– Вспомнил, где и когда уже видел такое.

– Ну? – не выдержал Майер.

– Баранки гну… В Ростове-на-Дону. В моем родном городе. Двадцать второго июня сорок первого года. В тот день, когда вы на нас напали. Без объявления войны, между прочим. Утреннее сообщение по радио я пропустил, потому как… неважно, впрочем. И многие тоже не слышали. Вот. А днём сообщение повторяли. На Театральной площади репродуктор висел, и туда заранее народ сошелся. Сотни людей. Стояли молча и ждали, когда объявят. А потом так же молча слушали. Очень это было похоже на то, что мы сейчас наблюдаем.

Валерка достал сигарету и, явно нервничая, прикурил.

– А через неделю уже я на фронт ушел, – добавил он зачем-то.

Все молчали.

– Ну, извини, – кашлянул Майер. – Нас, знаешь ли, не спрашивали. Был приказ. А приказы не обсуждаются, не мне тебе об этом говорить.

– Брось, – махнул рукой Валерка. – Не о вас речь, камрады. Просто вспомнилось. Знаешь, как бывает…. Встало, словно живьём перед глазами. Аж сердце защемило.

– Да мы понимаем… – сказал Шнайдер. – Сами такие.

– Ахтунг! – не отрываясь от окна, щелкнул пальцами Дитц. – По-моему, сейчас что-то произойдёт.

Толпа за окном как-то неожиданно притихла и замерла, и в этой, будто с неба упавшей тишине, вдруг прорезался сначала какой-то непонятный потрескивающий шорох, а затем над площадью отчетливо и громко прозвучало:

– Внимание! Внимание! Внимание!

Голос шел откуда-то сверху, и Велга, и все остальные быстро поняли, что люди на крышах домов-близнецов монтировали и настраивали там какую-то специальную звукопередающую аппаратуру.

Люди внизу одновременно запрокинули головы.

– Ну, точно сорок первый, двадцать второе, – пробормотал Валерка. – И сейчас нам снова скажут, что началась война.

Голос, доносящийся из динамиков, был высок, резок и лишён каких бы то ни было интонаций и даже невозможно было сразу определить мужской он или женский:

– Всем слушать! Всем слушать! Сейчас с вами будет говорить центральный Разум! Сейчас с вами будет говорить центральный Разум! – будто заведённый коротким заводом, дважды прокричал он и смолк.

Толпа внизу напряжённо притихла.

– Н-да, – не удержался от комментария Валерка. – Видно, что не Левитан. Вернее, слышно.

– Машина, – нервно дёрнул плечом Майер. – Куда ей по-человечески…

– Центральный Разум! – сплюнул на грязный пол Малышев. – Фу ты, ну ты – лапти гнуты. Никто не скажет, отчего это мне уже заранее противно?

– Это потому, что… – охотно начал было объяснять Валерка, но не успел, – динамики снова ожили.

– Друзья и помощники! – прогремело над площадью.