– Империя птиц! – продолжала она. – Очень боюсь, что однажды до этого дойдет.

Иврард посмотрел на меня с некоторой тревогой, но я сумела поддерживать разговор, пока миссис Боун не объявила, что пора за стол.

– Вам пора домой, мисс Джессоп, – сказала она. – Мы садимся обедать.

Встав, мисс Джессоп надела перчатки. Потом со слабым кивком, как будто относящимся ко всем нам, тихонько вышла из комнаты.

– Я стараюсь есть как можно больше птицы, – сказала миссис Боун, когда мы принялись за жареного цыпленка. – Заказываю ее в универсамах «Хэрродс» или «Фортнумс», а иногда сама иду и выбираю в отделах охлажденного мяса. Там очень красиво выкладывают полуфабрикаты – в заливном и с разными украшениями. По крайней мере мы можем поедать наших врагов. Иврард, дорогой, как называлось то племя в Африке, что известно каннибализмом?

– В Африке несколько тысяч племен, мама, – терпеливо ответил Иврард, – и многие из них были и, вероятно, до сих пор остаются каннибалами.

– Но ведь британские власти положили этому конец, верно? – спросила я.

– Определенно попытались, – согласился Иврард. – И миссионеры тоже много потрудились на ниве просвещения.

– Да, наверное, туземцы тогда поняли, что так нельзя, – неуверенно откликнулась я, задумавшись, действительно ли антропологи одобряют уничтожение старых обычаев.

– Миссионеры принесли уйму вреда, – твердо заявила миссис Боун. – У туземцев собственные верования, многие из которых очень древние, гораздо древнее наших. Не наше дело пытаться заставить их измениться.

– Мама не христианка, – объяснил Иврард без всякой необходимости.

– Моего сына зацапали иезуиты, мисс… э… – продолжала, обращаясь ко мне, миссис Боун. – Эти иезуиты ни перед чем не остановятся. Вы даже представить себе не можете, что они творят в своих семинариях. Могу одолжить вам кое-какие очень познавательные памфлеты, если вам интересно.

К тому времени я уже окончательно растерялась и отчаянно хотела, чтобы Иврард хотя бы предпринял попытку перевести разговор в более нормальное русло, но это, вероятно, было решительно невозможно. Мне пришло в голову, что задача поддерживать светскую беседу целиком и полностью легла на мои плечи. К половине десятого я уже настолько устала, что почувствовала себя немного обиженной, и решила поехать домой.

– Вы произвели благоприятное впечатление, – сказал Иврард, когда я заталкивала памфлеты про древоточцев и иезуитов в холщовую сумку к кардиналу Ньюмену и буханке хлеба. – Большинство людей совершенно неспособны вести разговор с мамой. Я вами восхищаюсь.

– Но я привыкла справляться с подобным, – отозвалась я. – Быть дочерью священника – отличная практика. – А сама подумала, что с такими, как Нейпиры, моего опыта прискорбно мало. – Прекрасно, что у вашей матери столько интересов. Часто немолодые люди думают только о себе и своих болезнях.

Птицы, древоточцы и иезуиты… – это звучало почти как название стихотворения, но я не могла припомнить, писал ли кто-то что-то подобное.

– Да, жизнь у нее, наверное, насыщенная, но с ней становится трудновато.

– Кто такая мисс Джессоп? – спросила я.

– Откуда мне знать? Просто какая-то женщина, которая иногда приходит к маме, – туманно ответил Иврард. – Она довольно часто тут бывает.

– И никогда не открывает рта?

– Откуда мне знать? Вы меня очень обяжете, если поговорите с Еленой о… Вы же помните нашу беседу в пабе…

Вечер выдался очень долгий, но я действительно помнила, и это наводило на меня тоску.

– Благоразумная особа без личного интереса, – произнес Иврард, как будто размышляя.

Такое описание я приняла без комментариев.

– Но что мне сказать? – запротестовала я. – Случай может не представиться, а если и представится, я все равно не знаю, что говорить.

– Какие-нибудь слова да найдутся, – нетерпеливо перебил меня Иврард. – Вы же говорили, что привыкли справляться с такими темами.

Я не стала объяснять, что ни к чему подобному жизнь дочку сельского священника не подготовила. Но вдруг увидела себя словно со стороны – благоразумную и без личного интереса, как я по пути наверх заглядываю к Нейпирам и завожу разговор. Но там будет Роки, поэтому любые попытки сегодня исключаются.

Когда я на самом деле проходила мимо их двери, из-за нее доносились громкие голоса, словно Нейпиры ссорились. Боюсь, невозможно было не услышать кое-чего из сказанного, но не могу заставить себя это повторить. Кажется, я поспешила наверх и приготовила себе чашку чаю, а потом легла в постель, стараясь отвлечься от происходящего мыслями о мисс Джессоп и ее диковинных отношениях с миссис Боун. Интересно, услышу ли я когда-нибудь ее голос и узнаю ли, почему от нее требовали извинений?

На следующий день я работала до ленча и домой вернулась приблизительно в половине второго. Это было единственным временем, когда конторы на первом этаже дома, где я жила, подавали какие-то признаки жизни. Клацали пишущие машинки, звонили телефоны, мужской голос диктовал письма, взвешивая каждое слово (так, во всяком случае, мне казалось), хотя слова, доносившиеся через открытую дверь, едва ли стоили серьезного осмысления.

Наверху все было тихо, и я предположила, что Нейпиров, наверное, нет дома, но, проходя мимо их кухни, услышала шипенье газа, а еще оттуда доносился запах горелого. Я постучала в приоткрытую дверь, но ответа не последовало, поэтому я вошла. Одна газовая камфорка была вывернута на полную мощность, кастрюлька с картошкой выкипела досуха, и теперь ко дну пристала коричневатая масса. Я быстро со всем управилась, но кастрюлька была в очень плохом состоянии, и пришлось налить в нее воды, чтобы она отмокла. С отвращением и неодобрением я отметила, что посуда с завтрака и тарелки со стаканами чуть ли не со вчерашнего дня не мыты. Столик у окна тоже был заставлен: две бутылки молока, каждая полная лишь наполовину, пустая бутылка из-под джина, тарелка с плавящимся на солнце маслом, блюдце, полное окурков. Стоя с пригоревшей кастрюлькой в руках, я в полной мере почувствовала себя старой девой.

– А… картошка… Совершенно про нее забыл.

У меня за спиной в дверном проеме стоял Роки.

– Да, забыли, – довольно резко отозвалась я. – Газ был открыт на полную мощность, и она выкипела. Боюсь, кастрюлька испорчена.

– А, кастрюлька… – Роки провел рукой по лбу усталым жестом, показавшимся мне довольно театральным. – Было о чем подумать помимо кастрюльки.

– Что-нибудь случилось? – спросила я, делая к нему шаг все еще с кастрюлькой в руке.

– Да, наверное так. Елена от меня ушла.

Он удалился в гостиную, где рухнул в кресло. Я беспомощно стояла рядом, стараясь придумать, что сказать или сделать, но он не обращал внимания на мои запинающиеся сочувственные фразы. Оглядевшись по сторонам, я увидела, что еще одну кастрюльку – по всей видимости, горячую – поставили на полированный ореховый стол, где она прожгла неприятную отметину.