Уложив залом на колесо, Елага подожгла его и нараспев заговорила, держа руки ладонями к пламени:

– Залом, залом, взвейся над огнем, рассыпься пеплом по земле, не делай вреда никому! Огонь очищает, беду прогоняет!

– Еще опахать бы поле, да и город еще бы лучше! – заметила Крепениха, когда пепел от сожженного залома был собран и высыпан в реку.

– Хорошо бы, да сейчас не время! – Елага покачала головой. – На заре перед Купалой – вот тогда польза будет самая большая. Это вы уж без меня. Справитесь?

Елага собиралась на Дивью гору, священную гору, куда на солнцеворот зимой и на Купалу летом собирались все волхвы и чародеи западных кривичей. Ей еще на днях следовало пуститься в путь, но она задержалась из-за залома. Однако больше медлить было нельзя, и в тот же день зелейница ушла. Проводив ее до Выдреницы, Дивина вернулась. Теперь трое раненых, не считая Доморада, остались у нее на руках.

– Старый залом срезали, наверняка сегодня ночью придут новый делать, – сказала она Зимобору. – Я тетку Орачиху попросила прийти с парнями посидеть, поможет тебе, если что.

– А ты куда собралась? – Зимобор поднял брови. Время было не для хороводов.

– Пойду поле сторожить.

– Сторожили уже. Может, хватит? Тебя-то кто перевязывать будет – тетка Орачиха?

– Ну, меня так просто не возьмешь, я ведь не на осиновый кол полагаюсь.

– Может, у них в запасе есть чудо еще похлеще той свиньи!

– Ну, хоть узнаю, что это за тварь. У меня теперь Волотова голова[31]есть.

– Где же взяла? – Зимобор удивился.

– У Деда попросила. Сестры принесли.

Зимобор не стал спрашивать, что это за сестры, но они, видимо, не числились в жителях ни Радегоща, ни соседних сел.

– Тогда и я пойду. Вон, – он кивнул на рогатину, которую успел как следует наточить, – не Волотова голова, но свинье не понравится, хоть она будет белая, хоть сивая в яблоках.

– А не боишься? – Дивина с намеком наклонила голову.

– Боюсь, а что делать? – Зимобор пожал плечами. – Ты же все равно пойдешь, а я, если тебя одну отпущу, от страха тут вообще о… Короче, плохо мне будет.

– С белой свиньей и Горденя не справился, – напомнила Дивина.

– А я справился с Горденей, – в свою очередь напомнил Зимобор.

Дивина посмотрела на его пояс, где многозначительно блестели серебряные бляшки, обозначавшие количество битв. Она наморщила лоб, будто что-то вспоминая, потом протянула руку и нерешительно коснулась пальцами жесткого ремня.

– Значит, наконечник и пряжку в младшей дружине отроки получают, – пробормотала она, словно пересказывала полузабытый сон. – Кмети получают бляшки на сам пояс… А ложный хвостовик носят…

Она вопросительно посмотрела на Зимобора, словно просила напомнить.

– В нашей дружине было – начиная с десятника, – подсказал Зимобор. – И сколько бляшек на хвостовике – значит, столько битв.

– А еще сколько битв – некоторые на рукояти боевого топора отмечают, что ли?

– У полотеских княжеских был такой обычай, – с некоторым удивлением подтвердил Зимобор. – Откуда знаешь? От полюдья?

– Не знаю. Как будто в детстве знала, и так хорошо знала, как свое, а потом… Да откуда вроде? – Дивина пожала плечами, сама себе удивляясь.

– А вообще многие свою добычу на себе носят. Гривны, обручья, перстни… – Зимобор по привычке посмотрел на свою руку. – Больше серебра – больше чести. Понимаешь?

– Понимаю. Не понимаю только, откуда я-то все это знаю? У нас тут последняя война была двадцать лет назад, нет, больше, когда смоленский воевода Гневогост тут с дружиной был. Старики рассказывают. Меня-то еще на свете не было!

Зимобор промолчал. Он прекрасно помнил Гневогоста и его рассказы о тогдашней войне, но говорить об этом Дивине не стоило.

– Ой, не надо бы тебе с нашими волхидами связываться! – Дивина смотрела на него с сомнением. – Ты у нас человек чужой, пришел – ушел…

– Чужой, потому и не привык с детства соседей бояться. Совесть меня мучит, – вдруг признался он. – Я из дома ушел, потому что боялся, что беда будет, а теперь хуже того боюсь: как там без меня? От своих сбежал, так хоть вашим помогу, все на душе легче.

– Ну, ладно! – Дивина решительно встала. – Раз такой смелый, пойдем со мной свинью ловить. Повезет, так потом сделаешь себе новую бляшку. Со свиньей!

Из-за отсутствия Елаги двое соседских детей пришли помогать Дивине с ее маленьким стадом из трех лосей. Это были дети вдовы Орачихи, жившей через двор от зелейницы, Пестряйка и его младшая сестра Каплюшка, у которой вечно капало из носа, даже летом. Они же пасли лосей в лесу и за это получали по вечерам половину молока (своей скотины у них не было). Дивине было сейчас не до вечерней дойки: все ее мысли были уже на темном поле, куда наверняка опять заявится оборотень. Когда садилось солнце, Дивина вынесла из дома два маленьких мешочка.

– Это плакун-трава! – пояснила Дивина. – От нечисти защищает. Еще позапрошлым летом мы с матушкой собирали траву, освящали, наговаривали, да с тех пор, я боюсь, сила выветрилась. Держи! – Она вложила один из мешочков в руку Зимобора. – И повторяй за мной.

Повернувшись на закат и глядя на огромное, красное, как переспелая ягода, солнце, которое медленно валилось за черту небосклона, она поклонилась и нараспев заговорила:

– Мати моя, заря вечерняя! Дай мне не хитрости, не мудрости, а твоей великой силы! Плакун, плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало! Не катись твои слезы по чисту полю, не разносись вой и плач по синю морю! Будь ты страшен злым волхидам, невидимым, незнаемым! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища[32], замкни их в слезах! Тобой креплю слово мое, мати моя, заря вечерняя! Солнце красное в небе, серый заяц в поле, рыба-щука в море; когда они сойдутся, тогда слова мои распадутся!

В ожидании полуночи они уселись на крылечке, и Пестряйка с Каплюшкой пристроились возле них. Бережно держа обеими руками кринку со своей долей молока, они по очереди осторожно отпивали маленькие глоточки, бдительно следя друг за другом и напоминая, что еще есть мать и дед с бабкой, которым тоже надо оставить. Домой они не торопились. Их мать не была особенно строгой, но могла ворчать очень подолгу, жалостливо и нудно. Такой она стала после того, как однажды, еще в прошлую зиму, ее муж, Орач, уехал в лес за дровами и не вернулся. Пропали и лошадь, которую как раз собирались забить из-за голода и недостатка корма, и сам хозяин. Таких семей, уполовиненных голодом и болезнями, было в Радегоще много.

Дивина болтала с детьми, а Зимобор молча сидел рядом и глядел на закат. Сегодня Зорко, каждый день приходивший проведать отца, заговорил об отъезде. Доморад уже значительно окреп, и его сыну хотелось поскорее уехать из города, где творятся такие нехорошие дела. Пользуясь вынужденной остановкой, он каждый день водил людей на охоту, ловил рыбу, запасаясь едой на дорогу, чтобы потом можно было, не останавливаясь, ехать до самого Полотеска. Доморад, не привыкший долго отдыхать, уже чувствовал себя в силах двигаться дальше. Но близилась Купала, а встречать величайший летний праздник в пути, где-нибудь в лесу, казалось неправильным. В конце концов отец убедил сына остаться здесь до Купалы, и Зорко согласился. Ему, в общем-то, тоже понравился этот немноголюдный, но гостеприимный городок. Если бы только не волхиды…