– В операционной, – медленнее и тише повторяет она. – Прямо по коридору и направо. – Я срываюсь и снова бегу. И только слышу, как она кричит в спину: – Вас туда не пустят!

А мне, на хрен, плевать. Я готов разнести эту клинику к чертям собачьим, если это поможет мне добраться до Долли. Я уже вижу надпись «Операционная», но дорогу мне преграждает невысокая полная блондинка в голубой медицинской форме. Она выставляет вперед руку и я нехотя торможу в метре от заветной двери.

– В операционную нельзя, – четко и строго произносит она.

– Моя жена, Долорес Нортон. Она там. – Я задыхаюсь от бега и волнения, поэтому просто показываю рукой на дверь.

– Мистер Нортон, с вашей женой ее врач и другие специалисты. Вы только помешаете, если ворветесь туда. Присядьте в комнате ожидания и ждите, пока врач выйдет.

– Что с ней? Что они с ней делают?

– Я не знаю. Мистер Нортон, вам нужно успокоиться и дождаться окончания операции. Только лечащий врач вашей жены может пролить свет на то, что там происходит. Пройдите в комнату ожидания.

– Идем, Дрю, – зовет меня Ник, хватая за локоть и уволакивая в комнату справа от операционной.

Я смотрю ошалелым взглядом на Ника и бреду за ним, как потерянный щенок.

– Спасибо, – говорит он женщине, и мы заходим в комнату ожидания.

Дрю

И с этого момента время как будто стало резиновым. Как мерзкая жвачка, которая уже потеряла приятный вкус и стала напоминать автомобильную покрышку. Она теперь настолько тугая, что ее уже практически невозможно жевать. Только в отличие от лакомства, я не могу выбросить это ощущение из своего тела. У меня во рту этот мерзкий привкус ужаса, щедро сдобренный металлическим от прокушенных губ. Я без остановки меряю шагами комнату в ожидании окончания того… чем бы оно ни было за этой матовой стеклянной дверью.

Вы когда-нибудь были в комнате ожидания у операционной? Это, мать его, источник скорби и страха. Он настолько концентрированный, что, кажется, его можно потрогать руками. Схватить и сжимать, пока он весь не покинет небольшое пространство. Но если он вырывается снова, то заполняет собой каждый квадратный сантиметр этого прибежища человеческого ужаса. Ты еще не успел войти в эту комнату, а уже чувствуешь, что становишься меньше и слабее под воздействием чувств, которые в ней пережили до тебя десятки, сотни людей. Людей, которые вот точно так же меряли ее шагами в ожидании хороших новостей. И пускай даже каждый из них вздохнул с облегчением в итоге, все же оно было настолько ничтожно малым по сравнению с тем, что он пережил до того, как его легкие снова смогли закачивать нужную дозу кислорода.

Спустя какое-то время к нам присоединились остальные парни из группы. Никто не сказал мне ни слова. Они понимают, что сейчас не самое лучшее время вести со мной беседы. Я не просто боюсь за малыша и Долли. Я в такой панике, которую, кажется, не может унять ничто в этом мире. Она усиливается осознанием того, что я не знаю, что происходит за этой гребаной дверью. Я лишь знаю то, что сообщила мне сама Долли по телефону. Что у нее кровь и что ее везут в больницу. Все.

Спустя час я уже, наверное, лишился половины волос на голове и трижды похоронил себя. Я возненавидел все в этом месте: белоснежные стены, оранжевые пластиковые стулья, которые скрипят, когда парни садятся и встают, звенящую тишину, перемежающуюся сообщениями медсестры с ресепшена, которая периодически зовет кого-то по громкоговорителю. А я все еще растягиваю свою резиновую жвачку. Я чувствую ее каждым зубом, каждым нервом в моем теле. Я без конца и края смотрю на часы, но время как будто замерло. Словно все сегодня настроено против меня. Каждая минута, которую отсчитывают пластиковые часы на стене, для меня ощущается как час. И это мерзкое постукивание минутной стрелки. Ощущение такое, как будто каждый удар – это хлопок от опускающегося лезвия гильотины.

А потом как будто с характерным звуком «вжи-и-ик» время ускоряется и звуки вокруг становятся отчетливее, а мое зрение – острее. Дверь операционной распахивается и оттуда выходит доктор Гордон, врач Долли. Не хочу верить в то, что усталость и печаль на ее лице что-то значат для моей семьи. Хочу думать, что у нее была долгая смена в больнице и она просто хочет отдохнуть. Доктор Гордон стягивает с головы шапочку и входит в комнату ожидания. Мои парни, как по команде, подскакивают с мест. Я стою у стены и боюсь пошевелиться и потерять опору, как будто это поможет мне в чем-то.

Когда доктор Гордон открывает рот, мои мир рушится. Каждый заботливо вложенный кирпичик в фундамент нашего с Долли счастья перетирают жернова неаккуратно брошенных слов в пыль, которая растворяется в пространстве и ее выносит из здания тем же унылым сквозняком.

– Простите, мистер Нортон. Мне не удалось ее спасти.

Она что-то еще говорит и даже жестикулирует. Но я уже ее не слышу. Я медленно сползаю по стене и мое зрение заволакивает туманом. Я не реагирую ни на что вокруг. Просто оседаю, как мешок с опилками. Вот так тихо и беззвучно мой мир перестает существовать. Потому что я не хочу жить без моей малышки. Не могу. И не стану.

Удар. Еще удар. Меня хлещут по щекам, а потом мое лицо оказывается мокрым от воды.

– Блядь, Дрю! – кричит на меня Лиам. – Долорес живая!

– Что? – хрипло спрашиваю, наводя резкость на пирсингованном лице басиста «Крашез».

– Зажигалка живая!

– Но… врач… она…

–Она говорила о твоей дочери. У Долли случился выкидыш.

Я перевожу взгляд на врача, которая склонилась надо мной и светит фонариком в мои глаза. Она грустно смотрит на меня.

– Простите, мистер Нортон. Сегодня был тяжелый день. Мне стоило подбирать слова аккуратнее. С Долорес действительно все… почти все в норме.

– Почти? – переспрашиваю я.

– Это большая травма для нее, мистер Нортон. И она, боюсь, еще не скоро от нее оправится. Вам нужно быть рядом с ней. Она скоро придет в себя и тогда… Вы будете нужны ей. Только я вас прошу, будьте терпеливы. Она в вас нуждается, но, скорее всего, будет отталкивать. Просто будьте рядом, Дрю, – добавляет она, сжимая мое предплечье.

– Предыдущие два раза вы тоже были ее врачом?

Она кивает, глядя на меня с грустью и усталостью.

– Да.

– Мне можно к ней?

– Я передам, когда ее перевезут в реанимацию. – На мой вопросительный взгляд доктор торопится меня успокоить. – Нужно понаблюдать за ней несколько часов. Как только действие наркоза полностью пройдет, мы переведем ее в палату. – Она поднялась на ноги, похлопав меня перед этим по руке. – Мне очень жаль.

Развернулась и вышла, а я так и остался сидеть на полу этой отвратительной комнаты, которая навсегда будет ассоциироваться у меня со скорбью и самым моим страшным кошмаром. Я тру грудную клетку в попытке уменьшить пекущий ком боли где-то там внутри. Стараюсь утешить себя тем, что Долли жива, а это главное. Но все равно внутренности скручивает от мысли о том, что Долли потеряла нашу девочку. На несколько секунд, прикрыв глаза, я представил себе, как бы она могла выглядеть. Наверняка была бы мини-копией мамы. Долли непременно одевала бы ее в яркие безумные наряды. Наша дочь все время улыбалась бы и называла меня папочкой.