— А это что? — спрашиваю я, показывая на продолговатое яйцо. — Оно больше остальных.

Лучась отеческой гордостью, доктор Валлардо натягивает пару резиновых перчаток и осторожно поглаживает хрупкую оболочку.

— Это Филипп, — сообщает он нежным воркующим голосом. — Филипп зашел дальше всех остальных наших питомцев.

— Но он даже не проклюнулся.

— Конечно нет, — отвечает доктор, продолжая поглаживать скорлупу. — Мы еще ни разу не достигали этой стадии.

— Но я слышал…

— …всякие глупости, — заканчивает за меня доктор Валлардо. — До вас, должно быть, дошли сведения, будто из моих яиц уже кто-то вылупился, да? Увы, рано еще говорить о такой удаче. Но слухи опережают действительность.

Вот именно. На Совете об этом сообщили как о свершившемся факте: доктор Эмиль Валлардо создал живого смешанного детеныша, хотя из неведомых составных. Обычно у меня не было оснований сомневаться в истинности полученной на Совете информации, но если у доктора Валлардо действительно вылупился смешанный дин, какой же смысл ему скрывать успешное завершение многолетнего труда?

— И сколько времени пройдет, прежде чем Филипп вылезет из яйца? — интересуюсь я.

— Если он вылезет вообще, то борьба начнется не ранее, чем через три недели или около того. Он почти полностью сформировался, но должен еще набраться силенок, да. — Затем, включив дополнительный свет, обычную двадцатипятиваттную лампочку, вставленную в стенку инкубатора, он спрашивает: — Хотите посмотреть на него?

Чего не сделаешь ради науки.

— Будьте любезны.

Доктор Валлардо осторожно перемещает хрупкое яйцо поближе к лампе — левая рука его по-прежнему дрожит, — обращаясь с ним, будто ребенок, которому мама разрешила подержать свою любимую фарфоровую куклу.

Скорлупа тоньше, чем я думал, и когда она оказывается против света, появляется смутный силуэт, беззаботно плавающий в центре яйца в окружении известково-молочной плазмы.

— Если вы приглядитесь, — показывает доктор на тупой и более округлый конец яйца, — то заметите зубчатую оборку вокруг головы Филиппа, да.

— Будто у Трицератопа.

— Да, да, Филипп — дитя отца Трицератопа и матери Диплодока.

Отец Трицератоп — так может, это его ребенок? Врачу, помоги себе сам, так, что ли? И я спрашиваю:

— Вы женаты?

— Знаю, о чем вы думаете, мистер Рубио, и отвечаю: нет, это не мое яйцо. Филипп будет моим племянником, да, да.

Какова бы ни была его родословная, Филипп обещает стать весьма крупным, если ему суждено когда-нибудь вырваться из этой скорлупы. Трицератопы достаточно велики и без того, чтобы наращивать их генами Диплодока. А может, тут все и не так получается. Не имею ни малейшего представления, да и, говоря откровенно, ни малейшего желания вступать в длительную дискуссию на эту тему.

Однако не могу не заметить эти характерные черты Диплодока в юном (очень юном) Филиппе — мягкие изгибы спины, округлая голова, сочетающиеся и сливающиеся с костистой чешуей, что уже начинает формироваться на еще даже не младенческой шкуре Филиппа. Хвост, слишком короткий для Диплодока и слишком длинный для Трицератопа, будто игрушечная спиралька свернут кольцами под плодом и готов распуститься где-то в ближайшие три недели. Также и лапы, одновременно длинные и коренастые, являют собой превосходную смесь обоих существ, и я ловлю себя на мысли о том, какая жизнь уготована Филиппу, если получится у него живым явиться этому миру: чудом будет он провозглашен или чудищем?

Кстати, надо бы полюбопытствовать.

— Доктор Валлардо, — обращаюсь я, приблизившись вплотную к собеседнику и стараясь придать голосу как можно больше миролюбия и задушевности, — а вы единственный, кто занимается такого рода исследованиями?

Теперь он искренне смущен — это не притворство.

— Насколько мне известно. Да, да, я бы сказал, что я единственный.

— И никаких слухов, никаких известий о мятежных ученых, ведущих исследования за пределами общепризнанной науки? — Я говорю бестолково и нечленораздельно, словно помешанный, и сам это сознаю. Скоро, впрочем, дойдем и до сути.

Доктор Валлардо отвечает, яростно тряся головой и разбрызгивая слюни по всей своей лаборатории:

— Уверяю вас, я знал бы о любом подобном исследовании.

— А как насчет случайной мутации? Не может ли она стать причиной появления… ну, кого-нибудь подобного Филиппу?

Он фыркает:

— Невозможно. Мутации и в самом деле являются движущей силой эволюции, но обмануть природу они не способны.

— Это ваша работа, точно? — Доктор Валлардо не отвечает, а мне приходит время закинуть удочку: — Что, если бы я рассказал вам, — ступаю я на тонкий лед, готовый в любой момент оказаться в воде, — что некие друзья в Нью-Йоркском Совете поведали мне о неких сообщениях относительно смешанных… существ… на улицах Нью-Йорка. Свидетельства…

— Какие такие свидетельства? — с жаром, выдающим крайний интерес, спрашивает он.

— Их было несколько, — вру я, не краснея. — Одна женщина утверждала, будто видела Аллозавра с клювом Хадрозавра.

Доктор не реагирует. Я продолжаю:

— Другой член Совета говорил — хотите верьте, хотите нет — о полностью сформировавшемся Бронтозавре с шипами Анкилозавра. Нелепость, не так ли?

— Да, да, действительно.

— И наконец, последнее — ох, не следовало мне отнимать ваше время со всеми этими…

— Нет, нет, — возражает доктор, и я прямо трепещу оттого, что добился от него чего-то вместо «да, да». — Продолжайте.

— Честно говоря, там все слегка запутано. Я сам разговаривал с беднягой, и, доложу вам, никогда мне не доводилось встречать такого бледного Раптора. Он был до смерти напуган. Вроде того, что он дрался, будучи атакован дином, — хочу подчеркнуть, что это его слова, не мои, учтите, — дином, вышедшим прямо из преисподней.

— Ого! — откликается доктор Валлардо.

— Вот именно, ого. Больше похоже на бред сумасшедшего, но позвольте рассказать до конца. Он говорил, что у этой твари был хвост Стегозавра — большие шипы и все остальное, когти Раптора — я бы снял перчатки, чтобы вам продемонстрировать, но вы и так понимаете, зубы Тиранозавра — множество и преогромные, длиною же он был с Диплодока. Доводилось вам слышать подобную нелепицу? Я полагаю, он как следует зарядился в местном базиликовом баре.

Я начинаю смеяться. А доктор Валлардо — нет.

— Где это было? — спрашивает он.

— Нападение?

— Нападение, эта тварь.

— Разве это имеет значение?

— Нет… нет… конечно, нет, — заикается доктор, и я чувствую, как уже проскальзываю мимо его ментальной стены. — Чистое любопытство.