Даша со своими телохранителями шли медленно. Еле плелись, можно сказать. Первым не выдержал Степан:

— Вот это да!

— Ну, — подхватил Фёдор. — Видал, как двигается?! Одуреть!

— Я его за руку взял когда – цепь якорная, а не рука, ёлы-палы! А что это такое вообще было?! Не бокс, не борьба…

— Самбо, наверное. Ещё и секретное какое-нибудь. Наверное, такое наши советники изучали, которых в Испанию посылали… Вот точно он в Испании был!

— С чего это ты взял?

— Или на финской. Он точно воевал. Такой… Точно.

— Дашка! А тебе он что показывал?

— Показывал, — Даша вздохнула и посмотрела на мальчишек. — Показывал…

— Ну, всё, — вздохнул Степан и закатил глаза. — Втюрилась. Ещё бы! Который раз в этом году?

— Не болтай чепухи, ладно? — тихо попросила Даша. И это так не похоже было на её обычную реакцию на подобное заявление, что Остапчик смешался и смолк.

— Не, он… Я даже не знаю… Что за тип, а? — покачал головой Сомов. — Разве такие учителя литературы бывают?

— А учителя чего такие бывают? — откликнулся Остапчик.

— Жизни, — сказала Даша и улыбнулась. — Такие вот учителя и должны быть. Давайте его нам в классные попросим. Серафима вечно болеет, да и вообще…

— Так он тебе и согласился, — проворчал Степан. — Дел у него нет, можно подумать.

— А какие у него такие дела? — удивился Остапчик. — Он же в школе?

— Какие-то есть у него дела, — Степан посмотрел на девушку. — Какие-то дела – непонятные. Он на месте не сидит ни секунды, и только старшие классы взял. Не знаю, что за дела. У такого… У такого обязательно есть дела. А учитель он – так, чтобы не приставали.

— Он учитель. Поэтому и дела.

— Нет, рассказывает он, конечно – заслушаешься.

— Не только. Он правда учитель. Настоящий. Вот увидите.

— А ты про дела что-нибудь знаешь?

— Нет.

— Врёшь!

— Я не могу. Я слово дала. Вы всё узнаете, честное-пречестное. Ну, потом…

— Смотрите, — Сомов толкнул Остапчика локтем. — Боцман… Денис Андреич!

— Где!?

— Да вон же… на той стороне…

— Даш, ты не бойся, — Степан дотронулся до её плеча. — Мы эту шпану – в два счёта! Без всякого самбо! Подумаешь!

— Я не боюсь. Это Гу… Это Яков Кириллович боится. Вон, ещё и Боцмана на всякий случай за нами послал.

— Ну, это он зря, — рассудительно произнёс Фёдор. — А почему Боцмана-то? Сам уж тогда пошёл бы.

— Нет, — тряхнула косой Даша. — Он может, но… Он всё может, вообще один, если знать хотите. Но это неправильно. Мы сами должны. Понимаете? Обязательно сами!

В голосе Даши звенела такая непоколебимая убеждённость, — юноши не нашлись, что ей возразить.

Пока Денис провожал детей, Гурьев тщательно проинспектировал спортинвентарь. Конечно, до тех условий, что он создал для себя на Базе, было куда как далеко, но перебиться можно. Он уже столько времени обходился без нормальной силовой тренировки – чтобы мышцы и связки гудели от напряжения – что ощущал от этого явное физическое неудобство. Он снял рубашку, надел на штангу блины, доведя вес до шести пудов, и принялся отжимать её из положения лёжа вверх короткими и частыми движениями.

* * *

Вернувшись на квартиру – домой, — он застал смущённого сытого Шульгина и дебютантку с компаньонкой, развлекавших боцмана баснями и какими-то сладкими коврижками.

— А ему вообще на диету садиться пора, — распорядился Гурьев. — Посмотрите-ка на этого циркового чемпиона – брюхо скоро до земли отвиснет. Что такое?!

— Раньше, Яков Кириллович, дородность считалась существенным признаком красоты, достоинства и богатства, — вздохнула Макарова.

Даша засмеялась, а Денис затоптался медведем:

— Так я пойду, что ли?

— Пойдёшь, только со мной.

Гурьев завёл физрука в свою комнату, усадил и кивнул:

— Я понимаю, у тебя накопилось просто туча вопросов, Денис. Ничего я тебе рассказать пока не могу. Наберись терпения – будешь мне хороший мальчик, всё узнаешь. В своё время.

— Ну хоть самое начало, — проныл Денис. — Да это ж невозможно, командир… Чтобы такие фокусы выкидывать – это надо… Да сам Поддубный так не умеет!

— У нас с ним разные школы, — усмехнулся Гурьев.

— Кириллыч… А ты чего тут вообще делаешь-то?

— Работаю, Денис.

— Это я понял. Ты кто?

— Дед Пыхто. Товарищ боцман, не будь дитём. Будь борец и деятель.

— Ага. Ты только свистни, если понадоблюсь. Не стесняйся.

— Сивка-бурка, вещая каурка?

— Точно, — кивнул Шульгин. — Особливо – если в рыло кому заехать. Заходи, кума, любуйся!

— Ты думаешь, я сам не сумею? — почти по-настоящему удивился Гурьев.

— Оно, конечно, — можно и бронепоездом гвозди забивать. Только он совсем для другой цели предназначен, правильно я кумекаю?

— Правильно ты кумекаешь, — Гурьев чуть наклонил голову набок. — У тебя всегда так хорошо с логикой?

— Нет. Но я это, — буду стараться, в общем.

— Это радует. Старайся. Если что-то непонятно – спрашивай, не бойся.

— Спасибочки за дозволеньице, — поклонился Шульгин. — Расскажешь, где такому учат-то?!

— Нигде. И это долгая история. В двух словах – меня в самом деле очень долго и тщательно учили. А потом…

Гур отчётливо помнил себя лет с трёх. Всё, что было до этого, не помнил или помнил эпизодами. А потом – если требовалось, мог легко описать каждый свой день в деталях, чем занимался и когда. Даже сейчас. Неважно, сколько времени миновало с момента события. Он не помнил, как и почему сделалось именно так. Помнил, как они все удивились – и мама, и отец, и Нисиро, и дед. Мама, кажется, испугалась. Нисиро и отец успокаивали её, но потребовался не один день, чтобы она поверила, наконец, — Гур вполне здоров и ничего ему не угрожает. Ему самому его способности отнюдь не доставляли хлопот, — скорее, напротив. Нисиро сказал, чтобы Гур вспоминал только тогда, когда захочет. И показал, как – как будто вынимаешь катана из ножен и вкладываешь обратно. Очень просто. Помнить всё оказалось удобно, — всегда можно было выручить взрослых, которые вечно это самое «всё» забывали.

Они были всегда – мама, отец, дедушка и Нисиро. Нет, не так. Сначала Нисиро, потом – дедушка. Нисиро слушался дедушку, но на самом деле дедушка был уже старенький, и без Нисиро обходиться не мог, потому что Нисиро всем командовал. Нет, конечно, не всем. Отец командовал «Гремящим». А Нисиро – всем остальным. Отец и Нисиро были друзьями. Они были равны, потому что мама любила обоих, хотя и по-разному. Отец был божеством, а Нисиро – Нисиро просто был. Всегда рядом. Нисиро Мишима. Для всех остальных – Николай Петрович Ким. Так, чтобы люди вокруг обращали поменьше внимания. Чтобы не задумывались о странностях.