– Я повинуюсь отцу и королю Англии, – бормочет она. – Ни к чему ругать меня, Ваша Милость. Мне не оставили выбора.

Дуврский замок, Кент, осень 1514 года

Двор отправляется проводить принцессу в Дувр и посмотреть, как отчалит ее корабль. Дождавшись, пока стихнет шторм, лошади и повозки с огромным гардеробом Марии, мебелью, имуществом, коврами и гобеленами с грохотом въезжают на борт, и, наконец, юная принцесса с дамами поднимаются по трапу и встают, как модно одетые мученицы, на палубе, чтобы помахать тем, кому повезло остаться в Англии.

– Я заключил великий союз, – объявляет Генрих королеве, и его друзья и придворные кивают. – А ваш отец, мадам, пожалеет о том дне, когда попытался меня одурачить. Он узнает, кто здесь велик. Он узнает, кто станет создателем и разорителем европейских королевств.

Катерина опускает глаза, чтобы Генрих не видел, как гневно они вспыхивают. Я замечаю, что она так крепко сжимает руки, что кольца врезаются в ее отекшие пальцы.

– Я думаю, милорд… – начинает она.

– Незачем вам думать, – перебивает он. – Все, что вы можете сделать для Англии, – это подарить нам сына. Я сам повелеваю страной, я буду думать; а вы займетесь производством наследника.

Она приседает и выдавливает из себя улыбку. Ей удается избежать жадных взглядов придворных, которые только что слышали, как испанскую принцессу окоротил Тюдор. Она поворачивается и идет к Дуврскому замку, я следую за ней в полушаге. Когда мы входим под стену, обращенную к морю, Катерина оборачивается и берет меня под руку, словно ей нужна поддержка.

– Мне так жаль, – невпопад говорю я, краснея за грубость короля.

Она пожимает плечами.

– Когда у меня будет сын… – произносит она.

Гринвичский дворец, Лондон, осень 1514 года

Король с размахом перестраивает Гринвичский дворец. Он принадлежал моему кузену, был любимым домом его матери, и я гуляю с королевой там, где гуляла с ее предшественницей, по гравийным дорожкам, идущим вдоль широкой реки, когда королева останавливается и прикладывает руку к животу, словно почувствовала, что внутри, в глубине, что-то мощно шевельнулось.

– Он вас толкнул? – с улыбкой спрашиваю я.

Она перегибается пополам, как бумажная королева, потом слепо тянет ко мне руку.

– Мне больно. Больно.

– Нет! – говорю я и хватаю ее под руку, когда у нее подламываются ноги и она падает.

Я падаю рядом с ней на колени, к нам бегут дамы, и Катерина смотрит на меня темными от страха глазами, а лицо у нее белое, как парус, когда она произносит:

– Ничего не говорите! Пройдет.

Я тут же поворачиваюсь к Бесси и Елизавете Брайан:

– Вы слышали, что сказала Ее Светлость. Вы, двое – молчите, и давайте отведем ее в дом.

Мы собираемся поднять Катерину, когда она внезапно громко вскрикивает, словно ее пронзило копьем. К нам тут же подбегают полдюжины йоменов стражи и, увидев королеву на земле, застывают. Они не смеют к ней прикоснуться, ее тело священно. Они растеряны и не знают, что делать.

– Принесите стул! – рявкаю я.

Один бросается назад, из дворца приносят деревянный стул с подлокотниками, и мы, дамы, помогаем Катерине сесть на него, а они бережно несут стул во дворец, в прекрасный дворец на реке, где родился Генрих, счастливый для Тюдоров дворец, и мы заносим ее в затемненную комнату.

Там все приготовлено лишь наполовину, до срока еще больше месяца, но королева начинает рожать, несмотря на правила дворцового расписания. Повитухи мрачны, горничные носятся с чистым бельем, горячей водой, гобеленами для стен, коврами для столов – всем, что только готовили и что внезапно понадобилось сейчас. Пока готовят комнату, у королевы продолжаются долгие и медленные схватки. День и ночь спустя комната безупречна, но младенец так и не родился.

Королева откидывается на богато вышитые подушки и обводит взглядом склоненные головы дам, стоящих на коленях в молитве. Я знаю, что она ищет меня, поэтому встаю и подхожу к ней.

– Прошу вас, Маргарет, ступайте в часовню и молитесь за меня.

Я обнаруживаю, что стою на коленях рядом с Бесси, мы обе вцепились в ограду алтаря. Я искоса бросаю на Бесси взгляд и вижу, что ее голубые глаза полны слез.

– Помолимся, чтобы это был мальчик и чтобы родился побыстрее, – шепчет она мне, пытаясь улыбнуться.

– Аминь, – отвечаю я. – И здоровым.

– Ведь нет никакой причины, леди Солсбери, по которой королева не может родить мальчика, правда?

Я решительно качаю головой:

– Никакой причины. И если кто-нибудь вас когда-нибудь спросит, хоть кто-то, Бесси, ваш долг перед Ее Светлостью – сказать, что вы не знаете причины, по которой она не может родить здорового сына.

Она садится на пятки.

– Он спрашивает, – признается она. – Он все время спрашивает.

Я поражена.

– О чем он спрашивает?

– Спрашивает, не говорит ли королева наедине со своими друзьями, с вами и дамами. Спрашивает, волнуется ли она, что носит ребенка. Нет ли какой-то тайной трудности.

– А вы что ему говорите? – спрашиваю я, изо всех сил сдерживая в голосе жар своего гнева.

– Говорю, что не знаю.

– Скажите ему вот что, – твердо произношу я. – Скажите, что королева – великая женщина – это ведь правда, разве нет?

Она кивает, побледнев от сосредоточенности.

– Скажите, что она – истинная его супруга, это ведь тоже правда?

– О да.

– И что она служит стране как королева и ему как любящая супруга и помощница. Рядом с ним не могло бы быть лучшей женщины, принцессы по рождению и королевы в браке.

– Я знаю, какая она. Я правда знаю.

– Тогда, если вы столько знаете, скажите ему, что нет сомнений, что их брак – благо пред очами Господа, как и перед всеми нами, и что сын будет ему благословением. Но ему нужно быть терпеливым.

Бесси мило кривит губки и пожимает плечами:

– Знаете, я не могу ему все это сказать. Он меня не слушает.

– Но спрашивает? Вы ведь только что сказали, что он вас спрашивает!

– Думаю, он всех спрашивает. Но никого не слушает, кроме, может быть, епископа Уолси. Это ведь естественно, милорд такой мудрый и знает волю Господа и все остальное.

– В любом случае не говорите ему, что его брак негоден, – прямо говорю я. – Я никогда не прощу вас, Бесси, если вы скажете что-либо подобное. Это будет злом. Это будет ложью. Бог никогда вам не простит подобную ложь. И королеве будет больно.

Бесси лихорадочно качает головой, и жемчужины на ее новом головном уборе качаются и сияют при свете свечей.

– Я бы никогда такого не сказала! Я люблю королеву. Но я могу сказать королю только то, что он хочет услышать. Вы это знаете не хуже меня.