Самые разные люди приходили, выполняли определенные функции, и изчезали из его жизни, не задерживаясь, не становясь друзями, не оставляя следа в сердце. Полковник не мог позволить себе иметь друзей равно как и врагов. Ради неба и полетов, забыв веру отцов, стал сначала комсомольцем, а затем коммунистом. Являлся ли он истовым и верным членом партии? Наверняка — нет, но как во всем и всегда был старательным и исполнительным коммунистом, безукоризненно выполнявшим все внешние ритуалы партийной жизни. Также, как юношей выполнял непонятные ему ритуалы религии предков.

Сверхзадача, предназначение содержалось лишь в надлежащем контроле, постоянном понукании, подстегивании нерадивых, в бесконечном подъеме вверх и вперед по лестнице служебной карьеры. Экипажи маленького горца всегда оказывались лучшими. Лучшими сначала в эскадрилье, затем — в полку, дивизии, и, наконец, среди дальней авиации. Тем, кто не мог выдержать бешенную гонку во имя командирского роста, кто не соответствовал требованиям текущего момента, безопаснее было не попадать к нему под начало. Никакой резон не принимался во внимание. Не доставало знаний — учись. Не мог молодой офицер быстро влиться в коллектив — сам виноват. Недостаточное здоровье — закаляйся. Склонность к зеленому змию, желание сачкануть, вульгарная лень считались смертельным грехом и все замеченные хоть раз в чем-то подобном немедленно отторгались и безжалостно вышвыривались из экипажа, эскадрильи, полка. Часто беспощадно ломались судьбы, служебные карьеры, но у командира не оставалось времени и желания возиться с неудачниками.

Оказывалось ли это всегда однозначно жестоко и бесчеловечно? Не знаю. С точки зрения службы все выходило правильно. Но в результате, люди, как хорошие, так и плохие, покидали его вотчину с искренней радостью и облегчением. Полковника уважали, но любила и понимала только жена. Лишь одно его личное качество, качество не начальника, не пилота, но человека ценилось всеми — он не врал.

Командир делал быструю, блистательную карьеру. По мере подъема он мостил лестницу не телами, но душами, судьбами, благополучием своих подчиненых. Однако даже при всем этом, его карьера оказывалась на порядок честнее и благороднее сотен других, известных армейским людям, карьер армейских жополизов, угодников, генеральских и цековских детишек, зятьков, прочей шелупени.

Закончив заочно авиационный институт, я пришел на должность бортинженера его стратегического бомбардировщика не сопливым лейтенантом, а имея за душой тряские забайкальские вертушки и дальневосточные фронтовые бомберы. Переучивался зло, крепко ломая себя, засиживаясь за учебниками долгими забайкальскими ночами. С легкой командирской руки, возникло и не угасло желание летать на больших воздушных кораблях, а после увольнения в запас стать бортинженером на дальних трассах гражданской авиации. Учился имея перед собой ясную цель. Знаний и опыта накопил достаточно. От работы не отлынивал, наоборот, выбирал задания посложнее, поинтереснее.

Когда понял, что готов к переходу на тяжелые корабли, то задействовал в первый и последний раз старых друзей отца — рыцарей полярного неба, летчиков-североморцев, торпедоносцев и бомберов Великой войны, покрытых славой, опаленных вражеским огнем и холодом студенных морей.

Благородное братство суровых товарищей по оружию не стало бы слушать просьбу о дешевой поблажке, блате, доставании или выбивании чего-либо, пусть даже важного и нужного. Плюнуло, дружно послало бы подальше такого просителя. Слушать не стали бы старики, хоть на коленях моли, о продвижении по службе, об уходе с летной работы в штаб, поближе к цивилизации, но просьбу о переводе на родные бомберы, летчики поняли и приняли. После недолгой службы на фронтовых бомбардировщиках, попал к Чудаеву, в экипаж, с которым налетал много тысяч тревожных ночных километров.

Экипаж дальнего стратегического бомбардировщика совершенно особое воинское подразделение. Если остальные экипажи военной авиации только играют в войну, то стратегическая авиация ее ведет с самых первых дней своего рождения. Правда войну весьма своеобразную, войну нервов, войну технологий. Военные действия ведутся по всем правилам и каждый вылет — боевое задание с отнюдь не песком наполненными бомбами и ракетами. Баки заполняются под самые пробки и дозаправка производится не над родной территорией, а над нейтральными водами, под неусыпным наблюдением вероятных противников, ощупывающих самолеты всеми доступными видами электромагнитных излучений. В окружении чужих истрибителей, порой не только дистанционно пробующих на зуб прочность самолетов и экипажей.

Одинокие пары самолетов часами летят на огромной высоте, монотонно перемешивая гигантскими винтами морозный, разреженный воздух к ведомой только пилоту и штурману точке разворота, расположенной на условной разделительной линии, молчаливо принятой, по неписанным правилам игры, за безопасную границу дозволенного.

Дальше, через эту линию раздела войны и мира, можно перелететь только один раз — первый и последний раз в жизни. Подавляющее большинство нашего брата это понимает и принимает.

Пойдем дальше если приймет стрелок-радист условный, кодированный, внешне ничем не отличающийся от других, электромагнитный сигнал. Передаст командиру, тот выматерившись активизирует спящие до времени в недрах бортовой электронно-вычислительной машины Пламя-М, электронные схемы. Немедленно плавное течение времени сменится цепочкой решительных и быстрых, отработанных до автоматизма на тренажерах, действий. Многотонная махина взревет запредельно двигателями, гробя лелеянные технарями подшипники, турбины, вкладыши, совершит немыслимые, непредсказуемые конструкторами и неизвестные врагам маневры. На грани разрушения металла моноплана и крыльев, рванется может к земле, возможно в высь неба, разрывая липкие щупальца вражеских настороженных радаров, почти безнадежно пытаясь отсрочить неминуемую смерть в оранжевом клубе разрыва зенитной ракеты или пестрой, переливающейся радостными красками и внешне такой безобидной трассы авиационной пушки Вулкан самолета-перехватчика.

После таких маневров бортинженеру, если выживет, останется только молиться. Все, что он может это дать командиру и операторам оружия добавочную, мизерную, секундную долю шанса, возможности завершить смертельное дело уничтожения неведомых людей, всего живого и неживого за невидимой страшной чертой.

Кто они, эти уничтожаемые тобой люди? Неважно. Вредно думать о пустом в последние доли секунды. О них, этих гипотетических объектах удара, даже не упоминается на инструктажах. На инструктажах говорится лишь о том, что закрутится смертельная петрушка только в случае неспровоцированного нападения и ответного удара. Но не пилотам, не экипажам решать где нападение, когда ответ. Наш удел повиноваться, служить спичками — поджигающими хворост войны, сгорающими первыми в огне его пламени. Безотказными, надежными спичками.

Те, что стерегут нас по другую сторону границы, наверняка слушают подобный инструктаж, на чужом, естественно, языке, в своих штабах. Для этих летчиков предполагаемые потери — не отвлеченные цифры, а живые люди, любимые и не очень, красивые и безобразные, знакомые и нет, спешащие по своим делам, любящие, страдающие, а главное, живущие на прекрасной земле. Земля эта, лежащая за условной чертой, для пилотов единственная в мире — прекрасная Родина. Стоя под её знаменами, они присягали стране на верность, торжественно клялись защищать и беречь.