И она с сомнением оглядела сначала Катю, потом Таню, которые вгрызались в бигмаки с такой сокрушительной напористостью, что становилось ясно: младшему редактору Людочке придется бежать в «Макдоналдс» еще раз. А может, даже и не раз.

— Слушайте, девчонки… — вдруг пробормотала Марина потрясенно. — А ведь я знаю… Я знаю, почему это произошло!

— По-э-у? — издали некие звуки Катя и Таня, слаженно жуя.

— Это тебе, Катя, мэровский заводик аукнулся.

Девушки так и застыли с открытыми ртами. Переглянулись. Снова принялись жевать, но уже задумчиво. По всему было видно: то, о чем говорила Марина, им понятно и они вполне допускают такую версию. Но Алёна ничего не понимала, поэтому потребовала объяснений. И вот что она услышала.

Оказывается, еще зимой Катя написала материал — очень острый и дерзкий, — в котором просто-таки обрушилась на мэра города. В последнее время в Нижнем стали активнейшим образом ломать асфальт на тротуарах и мостить их брусчаткой. Всю Покровку — главную пешеходную улицу города — замостили тоже. Алёне эта новая мода казалась порядочной дурью. Сколько набоек от своих высоких каблуков она оставила в бороздках между брусчаткой, сколько раз ногу там подвернула! Но, как говорится, против лома нет приема. Приходилось терпеть и постепенно переходить на низкие каблуки. Но Катя писала отнюдь не о женских ножках и каблучках, а о том, что расчистка льда зимой на тротуарах ведется старым дедовским способом: не используются ни соль, ни песок, ни какие-то химические соединения, ни тем паче подогрев тротуаров — выходят дворники и колотят ломами в лед, разбивая и его, и брусчатку. Натурально, по весне происходит ее замена, причем не только разбитой, но и весьма большого участка вокруг. Катерине удалось узнать, что коммунальный отдел мэрии теперь принципиально не отпускает никаких антигололедных, так сказать, средств в жилконторы и домоуправления. Поэтому приходится использовать дворников. А на брусчаточном заводике у нее отыскался информатор, который сообщил, что заказами эта мэровская игрушка теперь обеспечена выше крыши, и в отделе планирования нарочно составлен график перемощения улиц. То есть не первичной замены тротуаров, а повторной. В основном повторной!

«Короче, почти по Гоголю, — подумала Алёна, услышав это. — Оно чем больше ломки, тем больше означает деятельность градоправителя!»

Выводы, которые приходят в голову любому человеку, имеющему мыслить связно, Катя изложила в статье.

Ожидалось, что поднимется шум и против «Карьериста» начнется крестовый поход власти. Марина приготовилась отражать нападки мэровской камарильи и защищать Катерину. Но ничего подобного не случилось! То есть от возмущенных народных масс письма шли сплошным потоком — как электронные, так и «живые». Разумеется, возмущались не статьей, а мэром. Однако власть предержащие молчали. И постепенно все затихло. Получился, как говорила сама Марина, ожидавшая скандала, семипудовый пшик. Однако через какие-то каналы дошла весть о том, что мэр очень сильно разгневался-таки и не полез в драку только по зрелом размышлении, но кому-то из «ближних людей» посулил, что достанет-таки эту Катерину и этот «Карьерист».

Ну что ж, это весьма походило на правду — и на версию…

Катерина немедленно начала чувствовать себя узником совести и невыносимо задрала нос. Марина утирала слезы умиления. Робкая попытка Алёны выразить сомнение была с негодованием отметена. И она поняла, что ей здесь больше делать нечего, в этой атмосфере всеобщей борьбы за права человека, а потому тихонько и незаметно слиняла — и пошла домой, притормаживая под каждым сиреневым кустом и размышляя о неувязках, которые так и выпирали из «мэровской версии».

С одной стороны, конечно, уши у всех начальников длинные, вполне могут расслышать и то, что говорит и какие отдает распоряжения начальник городского следственного управления. С другой стороны… как-то мелко все это выглядело и отдавало очень большой самодеятельностью. Будь Алёна мэром, уж она нашла бы более конкретный и весомый способ расквитаться с обидевшей ее газетой! И не один. А тут какой-то фарс, правильно Катя говорила. Не похищение, а пародия. Что-то здесь не так… то есть здесь не так все! И без Муравьева не разобраться, пожалуй. Конечно, девчонки напишут заявление на Москвича и его черноглазого сообщника, но что-то подсказывало Алёне, что делу вряд ли будет придан надлежащий ход. Ничего не случилось, и вправду так! Ну, поднимет шум «Карьерист»… А толку-то?

Пожалуй, тут не обойтись без Муравьева. Все-таки не только журналистки едва не стали жертвами в этой истории. Могла пострадать и Алёна Дмитриева. Разумеется, она могла присовокупить свое заявление для усиления, так сказать, впечатления. Но как объяснить присутствие в своей квартире незарегистрированного газового пистолета?! Как бы тут не вышло классического — пошли по шерсть, вернулись бриты. В том смысле, что можно ведь подлететь под очень крупный штраф. Оно ей надо?

А вот и ее двор. Алёна постояла под сиренью и поблаженствовала. Вот-вот жасмин зацветет… Надо сегодня музыку не включать вечером. В прошлом году в это время соловьи пели прямо тут, во дворе, в вершинах берез. А вдруг и в этом году услышать их голоса?

Она медленно поднялась на крыльцо и остановилась, роясь в сумке в поисках ключа от домофона и оглядываясь на сирень и березы. В это мгновение домофон пискнул и дверь открылась. В проеме стояли два человека в полицейской форме.

— О, как здорово, что вы меня впустили, — улыбнулась Алёна. — Разрешите пройти?

— А вы случайно не гражданка Ярушкина из семнадцатой квартиры? — спросил один из полицейских, несколько повыше ростом и смуглый.

— Она самая, — сказала Алёна. — А что? Какие-то проблемы с охраной? Вы из отдела охраны?

— Да нет, мы из райотдела полиции, — сказал этот смуглый. — Младший лейтенант Скобликов. Скажите, Ярушкина, у вас есть разрешение на ношение огнестрельного оружия?

— Господь с вами, — изумленно сказала Алёна. — Ни разрешения, ни…

— Если нет разрешения, почему вы его храните? — перебил Скобликов.

— Что я храню?! — вытаращила глаза Алёна.

— Огнестрельное оружие, — терпеливо повторил Скобликов. — Поступило заявление. Позвольте пройти в вашу квартиру, гражданка Ярушкина. Дело серьезное, и на улице его мы решать не будем.

И он сделал приглашающий жест, пропуская Алёну в подъезд.

Она вошла медленно, со странным ощущением, что входит в тюремную камеру, и тяжелая подъездная дверь медленно и пугающе захлопнулась за ней… совершенно как дверь камеры.

Правда, не прозвучало необходимого (если судить по романам) скрежета надзирательского ключа в замке, но, с другой стороны, наверное, бывают в камерах и автоматические двери, верно?

Мезенск, 1942 год

— Что вы так удивились? — спросил Алекс Вернер, ухмыляясь. — Неужели не ожидали увидеть меня? Я же говорил, что непременно появлюсь в «Rosige rosa» в первый же день, когда вы выйдете на службу. Только не говорите, что вы об этом забыли.