к Марине. Она ездит к ней каждый день. Сама Марина говорит, что ей не просто лучше, она в своей обычной форме. А глаза все еще перепуганно-потрясенные. И как-то она призналась подруге:

– Знаешь, так легко говорить, что ты – фаталистка с роковой проблемой, которая оборвет жизнь в любой момент. Это даже красиво: можно не бояться ни грома, ни атомной бомбы. И ты вся такая отважная… А потом смерть на минутку на самом деле заглядывает в глаза – и становится так страшно даже от мысли, что утром ты выпила свою последнюю чашку кофе… И оттого, что уже никогда ничего не исправишь, не договоришь оборвавшиеся слова. В этом смысле все, наверное, изменилось, Ириш. Я сейчас – самая трусливая фаталистка на свете.

Вагранян не выписывал Марину, ничего ей не объяснял, а она не спрашивала. Тогда решилась узнать Ирина.

– Григор, а когда мне забирать подругу? – спросила она легко. – Мне же пироги печь.

– В принципе, Марина к выписке готова, – серьезно, даже сурово ответил Вагранян. – Но она мне нужна, чтобы продолжить мое исследование. Я должен приблизиться к решению проблемы. Да, я не получил от нее письменного согласия на эту работу, так и паузы для этого не было. Все-таки я ей спас жизнь и пока сам не смог объяснить ни себе, ни другим, как именно. Думаю, я заслужил возможность разобраться. Вдруг Нобелевку дадут. – Он даже не улыбнулся и вышел.

– Пусть разбирается, – устало сказала Марина. – Разберется – и выкинет меня коленом под зад. Знаешь, он оказался таким… Ничего не прощающим. Он мне слова доброго не сказал за все время, что я тут.

Так что и Марина в пустыне собственных потерь. И мужчины, и своей уверенной отваги.

Машина Иры тащила ее домой, как искалеченная, помирающая черепаха. Даже мысль о Ване не будила оптимизм. Зачем мальчику такая несчастная баба: ничего светлого ни в прошлом, ни в настоящем. А ребенку требуется яркое, надежное будущее с сильными людьми, обученными ловить счастье.

Какая странная у нее квартира, какая жалкая обстановка! В минуты и часы, когда Иру радует обретенное, защищенное одиночество, когда она воспринимает его как благо, как результат успешного бегства от всех пережитых несчастий, ей здесь тепло и уютно. И все даже выглядит вполне мило. А сейчас это обгоревшие руины, как после бомбежки… Хорошо, что Алексей никогда не приходил к ней в квартиру. Тот случай, когда стены вопят о ничтожестве своего обладателя.

Ирина вошла в кухню, постояла. О том, чтобы поесть, не было и речи. Достала из шкафчика бутылку водки, которую держала на случай ушибов и травм для компрессов и дезинфекции, сделала несколько глотков из горлышка. Она так ненавидит ее запах и вкус, что, может, уснет только от отвращения и непереносимости.

Даже на ванну не хватило сил. Что-то расстегнула на себе и потеряла по дороге к кровати. Рухнула, голова кружилась, как и положено при полете в пропасть.

Вряд ли Ира спала: она чувствовала, как больно бьется кровь в виски, слышала шум и треск собственных мыслей, терпящих крах… Она не сразу заметила, что тишина квартиры вдруг превратилась в монотонный звон… Как погребальный колокол… И наконец вскочила, прервав тягучее, неспокойное забытье. Да какой там колокол! У нее одновременно звонит телефон и надрывается дверной звонок. Три часа ночи!

У Иры дрожала рука, которой она схватила с тумбочки телефон. Этого не может быть! Звонит Алексей. Значит, он и за дверью. Боже, в дверь уже не звонят. Надо его догонять. Ира пролетела комнату, прихожую… и чуть не убила его своей дурацкой дверью. Алексей стоял прямо за ней.

– Какой ужас! – выпалила Ира. – Я вечером даже не смогла помыться, переодеться. Я выпила водки, и ты, наверное, думаешь, что я алкоголичка.

– Ничего, если ты продолжишь эту жуткую историю после того, как я войду?

Он оказался рядом, закрыл за собой входную дверь. Погладил ее растрепанные волосы, заглянул в ставшие бездонными темные, смятенные глаза.

– Что с тобой? – спросил он. – Почему тебе так плохо? Я правильно подумал?

– Не стану спрашивать, о чем ты подумал, – произнесла Ирина. – Сразу скажу, потом уже смелости не хватит. Но когда тебя сегодня уводили от меня на тот край земли, куда мне никогда не дотянуться, у меня взорвалось сердце. Я ослепла и оглохла. Даже не знаю, как бы встала утром… Если бы ты не пришел.

– А я именно об этом подумал, когда увидел твое лицо за стеклом автомобиля. Лицо страдания. Мне показалось, я совершил страшное предательство. И так ныла душа, что больше не мог это выносить.

– А как…

– Никак. Жена, возможно, этого еще не заметила. Мы решили, что мне лучше будет спать одному, в кабинете. Я просто уехал. Только не начинай переживать и по этому поводу. Это потом. Разберемся. Я добрался до тебя, мы вдвоем, и больше ничего нет.

И все сразу встало на свои места: небо, земля, воздух в квартире. Да и не такая она страшная, как показалось сегодня Ире. Пока она оттирала себя под душем, надевала лучшую ночную рубашку и новый халат, Алексей приготовил им ужин-завтрак. Омлет с сыром и гренки. Оказалось, что у него с собой была бутылка красного вина, которую он захватил из дома.

Ира растягивала ужин и разговор ни о чем так долго, сколько могла. Потом они вышли на балкон: посмотреть на рассвет. Алексей ее обнимал, целовал и говорил те слова, которые она всегда старалась пропускать в фильмах. Фальшивые слова о любви, лживые комплименты… Вдруг оказалось, что они же могут звучать как высшее откровение, как награда и то самое женское счастье, о котором не могло быть и речи.

От этого счастья у Иры дрожали и нестерпимо ныли все нервы. Так она и запомнит до конца дней: счастье – это острая боль, только она не страшная, а желанная.

– Что с тобой? – вновь спросил Алексей. – Ты как будто боишься нашей близости. Я правильно догадываюсь: я у тебя первый мужчина?

– Нет, – ответила Ира с решимостью