В хату ввалился мужчина, облепленный снегом. Кто он? Откуда? Почему-то сильно, словно в предчувствии радостного события, забилось сердце. Но разве может в их хату заглянуть радость, улыбка, смех? Нет, никогда! Там, где живет калека, нет места радости. Беспросветное горе, боль и отчаяние — вот его спутники.

Особенно тяжело бывает, когда забегают хлопцы и, перебивая друг друга, рассказывают о школе, об уроках. Они ходят в школу, учатся, а он... Не милосердней было бы, если бы врач дал возможность выцедиться тем капелькам крови, что задержались в его жилах после взрыва на лугу? Тогда бы он не знал этих адских мук и бабальке жилось бы легче.

Из-под шарфа вырвался знакомый мужской голос. Вот и лицо открылось.

Он сразу узнал его... Если бы мог — подскочил бы, обхватил руками шею, зарылся лицом в колючее шинельное сукно.

«Сенченко!» — крикнул он во весь голос.

«Я, хлопче! Я, дорогой мой! — Сенченко подхватил его на руки, поднял над головой. — Вон какой вымахал! Казачина!»

«Раздевайтесь... — предложила бабалька. — Горяченьких оладьев попробуйте, каша упрела... — Она метнулась в сенцы, принесла покрытую пылью и паутиной пузатую бутылку. — И возвращение ваше отпразднуем. Это ж насовсем или как?»

Сенченко снял шинель, сел за стол под божницей. Бабалька поставила на стол тарелки с капустой, оладьями, кашей, не забыла и про чарочки. Выпив, Сенченко принялся рассказывать.

«Дошел до Берлина... Был старшиной, а теперь вот лейтенант запаса. Шастали мы с хлопцами по передовой, командованию «язык» нужен был. Ночью в бункере схватили майора, потащили к своим. Все было сделано шито-крыто! Так на ж тебе! На нейтралке шальная мина настигла. Спасибо хлопцам — не оставили. Короче говоря, оказался в госпитале без левой лопатки... Списали меня подчистую... Вышел из госпиталя — иди на все четыре стороны. А идти-то некуда... Если на Сумщину, к родному дому, — так там все сожжено, отца и мать повесили каратели... Если на Днепр к дяде, — так и там всю родню выгнали на кручу, посекли из автоматов, мертвых бросили в воду... Направился в ваше село. Решил, если выжил тот хлопчик, что спас село и подорвался на мине, — это я о тебе, Петрик, говорю, — то я ему названым отцом стану. Вот и пришел к вам. Примете?..» Так поселился в их хате Иван Сергеевич Сенченко.

Килина тронула Петра Яковлевича за плечо:

— Женщины пришли бабу Ганну обмывать и наряжать.

Он понял, что от него требуется. Но встать и выйти не смог — не было сил.

Килина подхватила его под мышки, словно маленького, и отвела в комнату, где спал водитель.

15

Чтобы стажеры могли посещать занятия по разным разделам кибернетики — кому что нравится, — Душин разделил их на небольшие группки по три — пять человек. Григорий шутил, что он «трижды заинтересованный» — он посещал лекции по теории автоматов, теории игр, теории управления.

Однажды вечером, после занятий, просматривая свои записи, сделанные в лабораториях, Григорий сказал Чубу:

— Вот ты упрекаешь меня, что я разбрасываю себя, не сосредоточиваюсь на чем-то одном. Я твоих упреков не принимаю. В свое время я интересовался еще и физиологией, радиотехникой, географией, теорией передачи информации... Считаю, что не напрасно интересовался. Есть главное, что объединяет все науки. Мысль, познание, прозрение... И все это заключено в мозге. Заключено в сознании.

— Неужели? — иронично бросил Гнат, набивая трубку. — Открытие на уровне греков.

— На уровне греков, говоришь? Сознание... Что оно такое? Часть процессов в мозге...

— Я мыслю, значит, живу, — засмеялся Чуб.

— Я не об этом. Ты хорошо знаешь, к чему я клоню. Будь ты даже гением, а не сумеешь описать систему управления самолетом без учета перемен плотности атмосферы, некоторых неоднородностей в его конструкции, неравномерности размещения груза и много чего другого. Область созидательной деятельности не что иное, как вероятностная статистика...

— Не открывай Америки, Гриша, — задымил трубкой Гнат. — Все это ой как давно изучается, анализируется, учитывается.

— Изучается, учитывается. А как?.. Приблизительно, на глазок... Мне же нужна последовательность, системность... Не спрашиваешь, почему? В каждой ситуации имеется неопределенность и возможность выбора. Изучаю ли я течение процессов в нейронах, ищет ли Душин новый метод взаимопонимания с вычислительной машиной, — всюду и везде есть неопределенность, везде есть выбор.

— Если б так легко все завязывалось и распутывалось, — вздохнул Гнат. — Все верно! При получении информации ты ее анализируешь, выдвигаешь гипотезу, принимаешь план действий, необходимых для ее проверки. Результат? Накапливается новая информация как основание для утверждения или отклонения предыдущей гипотезы. И снова как белка в колесе — информация, гипотеза, проверка. Хватит ли у тебя мужества прекратить попытки...

— Мужества? — прервал Гната Григорий. — Забившуюся в раковину улитку ты называешь мужественной? Конечно, иному нужно только воловье упорство, чтобы сварганить две-три сотни страниц... Сколько таких работ пылится на библиотечных полках?

— Трактаты Лейбница пылились две сотни лет! И восстали!

— Ты побьешь рекорд! — улыбнулся Григорий. — А восстать... Это тебе не угрожает.

В комнату без стука ввалилось несколько «семинаристов» с кульками, свертками. Последним вошел Душин, весело крикнул:

— Принимай соседей! Сегодня буфет не работает. Вот мы и позаботились, чтобы вы не легли спать голодными. Ну-ка, у кого длинные ноги? Бегом к администратору! Пусть поставит электрочайник, тащите сюда из комнат стулья. Хотя нет, не надо. Рассядемся на кроватях.

Администраторша, высокая и плотная женщина, расщедрилась — выдала новую простыню, чтобы застелить обшарпанный стол. Принесла несколько граненых стаканов.

— Для чая даю, — строго предупредила Душина. — Вы здесь самый авторитетный... Полагаюсь. Чтоб ни-ни!

По-заговорщицки приложив палец к губам, Леонид Никонович смеясь кивнул:

— Ни-ни! Гарантирую!

Предупредила администраторша просто так, для порядка. Она хорошо знала, что эти люди и без горилки до хрипоты буду спорить. Сколько раз после таких споров, дискуссий на рассвете, не коснувшись головой подушки, торопились отсюда бывшие «семинаристы» , а ныне известные и уважаемые ученые, на кафедры, к экспериментальным установкам. И никто из них терпеть не мог спиртного.

Когда стол накрыли, Душин сказал:

— Подкрепляйтесь, друзья,