Мистер Радж сконфузился и просиял.

– Нет-нет, – зарделся он, – мне самому это в удовольствие, не надо тостов, а то я со стыда сгорю.

– Рано или поздно это произойдет, – подмигнул викарий, – все сгорим в пекле, включая меня. Я тоже кандидат. Чертовски хороший кандидат в пекло, – поправился он.

– В христианстве очень много крови, – сказал мистер Радж, – кровь агнца. Зачем человеку омываться в крови ягненка? Кровь – это то, от чего надо отмыться, а никак не то, в чем следует омываться.

– Давайте, – на этот раз смутился викарий, – обойдемся без богохульства, прошу вас. Ах, вот и румяная Иппокрена[45], – произнес он, принимая мерцающий наперсток бренди из рук отца, – спасибо, Денхэм.

– Ну, – сказал отец, – понедельник вроде бы не тот день, когда рассчитываешь на банкет, пир и тому подобное, особенно понедельник после полудня с бельевой сушилкой у камина. Но наш друг устроил так, что, по крайней мере для меня, этот понедельник станет незабываемым понедельником. И не думаю, что викарий пожалеет о пропущенном сегодня гольфе, поскольку уже стемнело. Так или иначе, наш друг показал мне, что я еще не настолько стар, чтобы чему-то поучиться. Во всяком случае, я благодарен ему за то, что он сделал, и, надеюсь, это не в последний раз. Итак, я пью за вас, мистер Эр, как, повторите еще?

– Радж, – сказал мистер Радж.

– Радж Капур вам не родственник? – поинтересовался викарий.

– Истер Адш, – просипел я, поднимая рюмку.

Мистер Радж встал, чтобы ответить:

– Уважаемый председатель, уважаемые джентльмены. Нет смысла долго распространяться, какое для меня неоценимое наслаждение почтительно доставить удовольствие, пусть маленькое и нестоящее, старому господину Денхэму и молодому господину Денхэму, а также пусть неожиданное, но все равно удовольствие мистеру Чертовски, представляющему здесь англиканскую церковь. – По безмятежному лицу мистера Раджа было видно, что он и не думал кого-нибудь обидеть. – Я прибыл в вашу прекрасную страну… – В окно мистер Радж видел голые угольные ветки на фоне угольно-грязных облаков, растекающихся за контуры друг друга, одиноко клюющих птиц, связку газометров вдалеке. – … в вашу прекрасную страну, да-да, – повторил он дерзко, – я приехал сюда, чтобы изучать невыразимые, не поддающиеся определению проблемы расовых взаимоотношений. До сих пор моя деятельность была довольно сумбурной. Драки и оскорбления, полное отсутствие сексуального общения – наиболее необходимого мужчине в расцвете сил – и невозможность обрести жилье сообразно социальному статусу и научной квалификации. Однако я увидел, как прекрасны ноги ваших женщин в нейлоновых чулках, и обрел дружбу двоих мужчин, старшего и младшего, перед которыми я всегда буду преклоняться. Пусть это и станет наиважнейшим уроком, – тряхнул головой мистер Радж. – Это возможно, вдвойне вопреки чрезмерному давлению, осуществляемому без всякой причины демагогами и на Востоке, и на Западе. Сердечнейшие взаимоотношения между расами могут, должны и восторжествуют в мире отчаянного расового противостояния. И с этим, – заключил мистер Радж, – с этим я иду к вам.

Он выпил бренди и сел.

– Вот это правильно! – сказал отец.

Он легко откашлялся, глаза его блестели. Викарий сказал:

– Значит, сегодня гольф отменяется.

– Уже темнеет, – сказал отец, – скоро уже чай пора будет пить.

– Мой гандикап – двенадцать, – сказал скромник мистер Радж.

– Неужели? – сказал отец. – Двенадцать, а? Хорошее среднее значение, очень хорошее.

Викарий сказал, что раз гольф не состоится, то ему лучше пойти навестить больного, и откланялся. Отец вызвался проводить его до моста. Мистер Радж, оставшись наедине со мной, сказал:

– Этот человек – не самый лучший образчик христианского священнослужителя. Чертовски то, чертовски это. Зачем он так часто использует это слово, мистер Денхэм?

– Не знаю, в самом деле не знаю. – Я был уже совсем безголос.

– Пожалуй, – сказал мистер Радж, – если вы чувствуете себя хорошо и у вас есть силы, мистер Денхэм, то я оставлю мытье посуды вам. Это отнюдь не лень с моей стороны, и, если пожелаете, можете оставить посуду до утра, а утром я, встретившись с профессором социологии, приду и с готовностью исполню эту работу сам. Впрочем, в таком случае вам придется помыть пару тарелок сегодняшнего ужина для завтрака утром. Я задействовал все, – сказал он гордо. – Но, мистер Денхэм, у меня были планы на день и на вечер. И в эти планы вы, здоровый или больной, не очень вписываетесь. Я собираюсь сегодня увидеться с миссис Элис, с этой безмужней дамой из клуба, и пригласить ее составить мне этим вечером компанию в университетское Общество любителей кино. Это единственная, – сказал он, – единственная возможность. Необходимо установить настоящий контакт, мистер Денхэм, ради будущего моих исследований и, – прибавил он, чуждый всякого ханжества, – ради прочих надобностей. Упомянутый мной фильм, кстати, как ни странно, индийского производства – про двух братьев-близнецов, влюбленных в двух сестер-близнецов, и путанице, которая возникает в связи с этим.

– Она может отказаться, – сказал я.

– Она может, мистер Денхэм, но она не сможет отказываться вечно. Ни одна женщина не может вечно отказывать, как вы и сами знаете, мистер Денхэм. Я очень много, – улыбнулся мистер Радж, – могу ей дать.

Я не сомневался в этом ни минуты. После пышного отбытия мистера Раджа я принялся за мытье посуды. Я не домыл еще три-четыре тарелки и пару кастрюль, когда вернулся отец. Он не кашлял.

– Милейший паренек, ей-богу. Так чудесно готовит, так здорово говорит, и такой добрый. У него большое будущее. Я столько нового узнал сегодня, – сказал отец, облокотившись на кухонную плиту. – Волшебная штука этот карри. Мне надо бы получше приглядеться к Востоку. Полагаю, если он поселится здесь, то будет каждый день так куховарить?

– Ему, конечно, надо заниматься своими исследованиями. Но он может.

– Отличная штука, ей-богу. Ты знаешь, что я весь день не кашлял?

Только от меня зависело, когда я улечу или отплыву в Токио. Фирма заказала мне билет с предварительной датой на начало третьей недели отпуска в феврале – лондонский аэропорт, четверг, 7.00, Токио 9.15 – но, еще не избыв привкус Коломбо во рту и не рассчитавшись с невероятной простудой, которая дышала всей сырой капустной сутью зимней Англии, я решил убраться, как только смогу. Это и не был отпуск в прямом смысле слова. Тем более чем скорее я отсюда уберусь, тем скорее мистер Радж сможет вселиться. Я хотел помочь и отцу, и мистеру Раджу: за отцом будет кому присмотреть, мистер Радж будет лишен возможности умолять Элис Уинтерботтом принять постояльца. Мистер Радж просто не мог понять, что так нельзя вести себя в провинциальной Англии, и я не хотел, чтобы у него были неприятности. Но мистер Радж обладал выдающимися, поразительными способностями попадать в неприятности, ни одному гению такое и не снилось, причем в неприятности, необоримые никакими добрыми намерениями.