— Эй! Ты чего? — Паша суетливо ощупывал его. — Упал чего? Так и шею можно сломать!

Никита вяло кивнул, подумал, а потом помотал головой.

— Ударился? Что произошло-то?

Никита вяло шевельнул рукой. А потом сел, вдруг сразу все вспомнив. Его ведь выбросили с чердака. Но не так, как хотел Хозяин. Наоборот, Никите удалось упасть, как нужно было ему — он ухватился руками за край, повис, а там уже и до земли было недалеко. И никто уже не подталкивал, не проверял, чтобы исход был нужным.

Они с Пашей были одни.

— А там такси приехало, сказали — за тобой, — растерянно произнес Паша. — Уезжать, что ли, собрался? А как же заклад? Нам его сейчас в самый раз искать.

Голова гудела, руки ломило, в теле чувствовалась странная невесомость. Ощущение было — словно он все еще падает.

— Нет больше заклада. — Голос хриплый, в горле першит.

— Как это нет? Найдем!

С улицы погудели. И правда такси. Теперь сюда кто угодно может приехать и уехать.

— Нечего искать. — Никита поднялся, прислушался к себе. Все привычно — боль, ссадины и даже босоногость. — Это была записка, которую оставила одна из дочерей священника. Но она сегодня сгорела.

— Дочь? — растерянно спросил Паша.

— Записка.

Сигнал. Таксист ждал.

— Никита! — звал дядя Толя.

— Что-то я ничего не понял.

— А ты у Обидина спроси. Захочет — расскажет. Он теперь многое может рассказать.

Если из них кто-то вообще захочет говорить. Морок прошел. Они теперь глаз друг на друга не поднимут. А хочет ли с ними говорить Никита? Нет! Хватит! Наговорился.

Никита сделал шаг. В городе без ботинок будет туго. Но, может, он их купит. И уже больше не потеряет.

— Никита!

Кусты раздвинулись театральным занавесом, выпуская дядю Толю.

— Где же ты бродишь? Такси приехало. Я сумку твою взял. Давай скорее! А где твои сапоги?

Никита подумал, что как раз сейчас можно уже и не уезжать. Что все закончилось. Что теперь он королем должен ходить по улицам. И все от него будут прятаться.

Но ни ходить, ни вспоминать об этом не хотелось. Сумасшедшее Тарлу! И правда сумасшедшее.

Вышел к дороге. Здесь стояла знакомая «девятка» с молодым водителем.

— Никита! — неслась к нему Полинка. Не тормозя, врезалась в него, обняла, ткнувшись лбом в грудь.

— Спасибо! — Никита развел руки, не зная, что делать дальше.

— Помогло? — подняла Полинка счастливое лицо. Тяжелая кофта сползла с плеча.

— А то! Нет больше вашего проклятия!

— А ты еще приедешь?

Никита оглянулся на дядю Толю.

— Конечно, приедет, — засопел тот. — Почему бы ему не приехать? Я поговорю с ребятами, чтобы они больше так себя не вели.

Полинка отпрянула, заулыбалась, дернула плечом.

— Приезжай, — попросила она и, засмущавшись, добавила: — Ты мне очень понравился. Я буду ждать.

И сразу отпрыгнула, побежала, на ходу поправляя сползающую с плеча кофту.

— Едем, нет? — выглянул из окна ушастый парень.

Никита еще раз заверил дядю Толю, что вернется. Проверил деньги и документы и забрался в машину. В окно поглядел на притихший Дом Трех Смертей. Ему показалось, что он видит белесого призрака. Вот он стоит около закрытой двери в конце коридора. Стоит, мучительно раскачиваясь, даже как будто подвывая на одной ноте:

— Ненавижу! Ненавижу!

Но потом все это растаяло в тряске дороги. А может, и вообще растаяло. Как будто и не было.

— «Сельская окружная школа под номером семь располагалась у самой границы пустынных и диких земель, простирающихся далеко на запад от города Аркхэма. Школьное здание было окружено небольшой рощей, состоявшей в основном из дубов и вязов, среди которых затерялись два-три старых клена; проходившая через рощу дорога вела в одном направлении к Аркхэму, а в другом, становясь с каждой милей все менее наезженной, — в глубь дремучих лесов, сплошной темной стеной маячивших на западном горизонте…»[1]

Анжи запнулась и с опаской огляделась. Над головой пронесся порыв ветра, взлохматил волосы «против шерсти» и словно подтолкнул ее в затылок: мол, не останавливайся, давай дальше. Анжи ткнулась макушкой в корявый ствол дуба, под которым сидела, прислушалась к молчаливой кроне и поежилась.

— А я все слышу! — раздался противный голос Глеба, и из темноты к ней прилетела шишка.

Вот гад!

Анжи послала «подарок» обратно, поправила свечку и пробежала глазами по строчкам.

Понаписали тут всякие, а ей отдуваться!

— «Само здание с первого взгляда произвело на меня неплохое впечатление, хотя в архитектурном плане оно ничем не отличалось от сотен других сельских школ, встречающихся здесь и там по всей Новой Англии, — несколько неуклюжее приземистое строение, стены которого, окрашенные в строгий белый цвет, издалека виднелись в просветах меж толстых стволов окружавших его деревьев»[2].

По ногам потянуло стылым холодом, что-то булькнуло в болоте, и Анжи почувствовала, как напряглась ее спина. Ей хотелось еще раз оглянуться, но темнота вдруг обступила ее со всех сторон, надавила на голову, заставив втянуть ее в плечи, коснулась ледяным дыханием ее пальцев.

— Я замерзла! — крикнула она дубу.

От этого крика пламя свечи дернулось, собираясь покинуть столь непочтительную компанию. Анжи испуганно прикрыла огонек ладошкой, отчего окружающая действительность стала непроглядно-черной. Анжи мгновенно представила, как десяток рук тянутся к ней из-под земли, как разверзается земля, и оттуда выходит ОН. ОН улыбается ей синюшными губами…

— А теперь совсем ничего не слышно!

На Анжи просыпался дождь из желудей.

— Если будешь молчать, то проиграла.

— А если ты будешь в меня всякой гадостью кидать, я домой пойду!

— Это не гадости, — голос уже звучал с другой стороны, и Анжи снова стало неуютно. Тоже мне, полтергейст недобитый! — Это глазки невинно убиенных младенцев.

Справа мелькнул сгусток мрака. Раздались быстрые шаги. Сознанием Анжи знала, что бегать здесь может только Глеб, но, когда темная фигура выскочила прямо на нее, когда мелькнули черные крылья, она не выдержала и вскрикнула.