— У вас есть какие-то соображения насчет личности этогорезидента? — спросил Алексеев.

— Нет. Я даже не думал, что мой поход в этот бар окончитсятакой кровью.

— Ясно. — Алексеев взглянул на Иевлева.

Поиск теперь оборачивался не просто его личным делом и нетолько расследованием обстоятельств гибели полковника Лякутиса. Дело принималоновый, более серьезный оборот. Речь шла о деятельности зарубежных спецслужб натерритории самой России.

— Где мы можем найти Савельева? — в упор спросил Алексеев,не обращая внимания на Иевлева, который покачал головой, не ожидая ответа наэтот пустой вопрос. — Где Игнат Савельев?

— Я действительно не знаю, — пробормотал Сарычев, — мнекажется, он в Германии. Он часто звонил мне оттуда. Но где именно находится,никогда не говорил. Он ведь был ранен в девяносто первом, почти два года лежалпо разным больницам.

— Как ранен? — удивился Алексеев.

— Поэтому мы их тогда и не искали, — кивнул Сарычев, —считали их убитыми.

Осталось два трупа. Мы решили, что это трупы Савельева иСеменова. Так показали и Лозинский с Потапчуком. Никто не мог предположить, чтоони остались в живых.

— Как найти Савельева? — вскочил Алексеев, уже теряя терпение.

— Мне только известно, где живет его брат, — сказал наконецСарычев. — Это рядом с Берлином, совсем недалеко.

В этот день они вышли из отеля рано утром, спеша успеть кпригородному поезду, отходившему в Луккенвальд. На вокзал они приехалинесколько раньше, чем полагали.

Сидя в вагоне пригородного поезда, Потапчук обратил вниманиена поведение немцев — как они проходят мимо друг друга, стараясь не задетьсоседа, как извиняются при встрече и дежурно улыбаются. Он толкнул Дронго в боки прошептал:

— Небось здесь вы такой компании, как в нашей электричке, невстретите.

— Это плохо или хорошо? — улыбнулся Дронго.

— А шут его знает! — честно ответил Потапчук. — С однойстороны, наверное, хорошо, можно спокойно ездить в любой город. Хоть днем, хотьночью. А с другой — плохо: пресно живут, скучно, неинтересно.

— Вы это расскажите кому-нибудь из пассажиров того вагона, вкотором мы с вами ехали, — напомнил Дронго. — Думаю, они бы с вами несогласились. В тоталитаризме есть своя прелесть. Он дает простому гражданинуощущение безопасности. Правда, тоталитарное государство делает человекаполностью беззащитным перед самим государством и его представителями, но, какправило, защищает от всей остальной шпаны. А это уже само по себе нравитсямаленькому человеку. Не секрет, что только Гитлеру и Сталину удалось справитьсяс мафией внутри страны и практически разгромить все криминальные группировки.Хотя, честно говоря, мне очень не нравится, когда сравнивают фашистов икоммунистов.

Все это разные вещи.

— А вы все еще идеалист, — усмехнулся Потапчук, — я давноуже в эти игры не играю. Какая разница, кто фашист, социалист, коммунист,либерал, анархист!

Все умирают одинаково быстро и одинаково страшно. Когдапостоянно видишь перед собой на мушке живую мишень, как-то некогда думать об«измах». Нужно конкретно поразить цель, и потому я уже давно ни во что не верю.

— Вы циник, Потапчук. Это обычная черта профессиональныхубийц, — поморщился Дронго. — Интересно, сколько за вами числится трупов? Якогда-то слышал о существовании «ликвидаторов», ведущих личный счетуничтоженных ими людей. В вас есть что-то от палача, вам никто этого неговорил?

Потапчук обиделся и отвернулся, уставившись в окно.

Дронго дотронулся до его руки.

— Ладно, не дуйтесь, я не хотел вас обидеть. Ваше дело тожев какой-то мере нужное и важное, особенно в те времена, когда мир разделен надва противоборствующих лагеря. Вы, можно сказать, взяли на себя самую грязную инеблагодарную работу.

— Знаете, кто учил меня стрелять? — вдруг обернулся к немуПотапчук. — Никогда никому не говорил, а вам скажу. Женщина. Да-да, самаянастоящая баба.

Герой Советского Союза. Она во время войны была снайпером.Имела на своем личном счету более восьмидесяти убитых человек. Когда она мнепервый раз сказала, я не поверил. Да и кто бы поверил, что эта худая стараяженщина застрелила столько мужиков? Но она заставила меня поверить. Рассказала,как однажды во время войны, уже на Украине, их дивизия брала какой-то город,сейчас не вспомню, какой. И она тогда весь день продежурила в старом доме,убрав одного солдата, пытавшегося восстановить связь его окруженного батальонас другой частью. Она сидела долго, очень долго. И потом увидела, как вместопервого убитого ползет второй связист. Связист пробирался совсем недалеко отнее. И она через прицел своей снайперской винтовки разглядела, что это былмальчик, совсем пацан, не больше семнадцати-восемнадцати лет. И ему предстояловосстановить линию связи окруженного батальона. Она промучилась полминуты,прежде чем решилась. Не стрелять нельзя, немцы, наладив связь, моглискоординированно ударить с двух сторон по их дивизии и вызволить окруженныйбатальон. А стрелять в мальчика она тоже никак не могла. Мучилась, не зная, какпоступить. А потом подняла винтовку, выстрелила прямо в сердце этому мальчику,бросила винтовку в снег, села на пол и целый час проплакала. Понимаете? Оназастрелила этого солдатика и потом плакала.

Теперь молчал Дронго. Он понимал, почему Потапчук поведалему эту историю.

— Я спросил тогда, — продолжал Потапчук, — зачем онарассказала мне все это. И она объяснила очень просто. Мы были на войне. Я тоженаходился пусть на «холодной», но все-таки войне, и от моего выстрела частозависела жизнь десятков, если не сотен и тысяч людей. Я не имел права нажалость, на личные чувства. «Ликвидатор» обязан видеть только цель. Только своюжертву, которую ему необходимо уничтожить. Никакие личные чувства в расчет непринимались, никакие оправдания не могли извинить невыполнения приказа. А выговорите, что я циник.

— Это разные вещи, Потапчук, — возразил Дронго, — я тоже нецветы в оранжереях выращивал. Но убийство человека — слишком страшное и слишкомгрязное дело. Ваш преподаватель запомнила этого убитого мальчика на всю жизнь.Думаю, он ей снился даже ночью. Конечно, война многое объясняет. Но когда передтобой живой человек и ты понимаешь, что сейчас он умрет из-за того, что тыпросто обязан выполнить чей-то, очень часто преступный приказ, ну не знаю…Трудно предположить, как поступишь в такой ситуации. Я на ее месте, возможно, ине стрелял бы.

— И позволили бы ему восстановить связь и ударить в тылвашим товарищам? — недобро усмехнулся Потапчук.

— Нет, конечно. Я, может быть, постарался бы перебитьпровод, легко ранить мальчика. Но я бы его не убивал, это наверняка. Даже навойне должен сохраняться какой-то критерий порядочности. Даже в самых сложныхситуациях. И не пытайтесь меня переубедить, Виктор Николаевич, у вас все равноничего не получится.