— То есть моя воля дала мне силы?

— Воля — лишь инструмент. И магистр, и ты — пользовались этим инструментом и получили каждый свой результат. Акт созидания и акт разрушения.

— Но тогда почему выжил Рощин? Он сотворил не меньше зла.

— Просто его урок на Земле еще не окончен.

— Какой урок? Что за чушь? — Ольга села в постели, испугавшись своего громкого голоса, открыла глаза. — С кем я только что разговаривала? Сама с собой? Но я ничего не знаю о законах Вселенной и каких-то там энергиях, выпавших из своих временных зон. Откуда в моей голове эти эзотерические бредни?

Вокруг нее была та же комната. То же окно с грустным рыжим кленом, тот же экран компьютера, сонно помаргивающий ромбовидной заставкой. Она сходит с ума, вот что…

— Не бойся. С тобой все в порядке.

Теперь голос звучал прямо в голове. Девушка совершенно не могла определить, где именно — в ушах, затылке, темечке. Непонятно было, и кто говорит — мужчина или женщина. Громко или тихо. Весело или грустно.

Просто голос. Ясный, доброжелательный, очень четкий.

Я сплю? — Ольга сильно потерла глаза, больно дернула себя за мочку уха. Глаза снова увидели то же окно, впрочем, изрядно посветлевшее, потому что на улице окончательно рассвело, тот же дождь, тот же клен, сильно полысевший и на свету еще более жалкий.

Ухо, цепко прихваченное острым ногтем, защипало.

Нет, не сплю. Значит, я все же сошла с ума. С горя не получилось, так — с радости. Все. Душ, кофе — и на работу.

- Не спеши. Где ты будешь находиться, значения не имеет. Главное, чтобы ты хотела со мной говорить.

— Господи! — Славина накрыла голову подушкой, прячась от этого голоса, света за окном, самой себя. — У меня галлюцинации.

— Не бойся, ты здорова.

— Кто ты? Кто со мной говорит? — тоскливо прошептала Ольга.

— Вы называете меня Мурка, хотя мое настоящее имя совсем другое.

— Мурка? — Девушка сбросила с головы подушку и уставилась на расположившуюся рядом кошку.

Животное сидело прямо против ее головы и немигающе смотрело на Славину глубокими зелеными глазами, в центре которых, как ворота в иные недоступные миры, чернели вытянутые провалы зрачков.

Ольга в ужасе уставилась на кошку и тут же почувствовала, как втягивается ее вялое беспомощное тело в эти бездонные черные дыры. Плети обвисших рук, плечи, голова… В тот момент, когда Славина готова была потерять сознание от страха и тоски, зазвонил телефон. Девушка схватила трубку, как соломинку, понимая в ней единственное свое спасение.

— Олечка, — проворковал в трубке уютный голос соседки. — Корм-то Мурочкин забери! Она ведь у вас избалованная! С голоду помрет, а ничего другого в рот не возьмет.

— Хорошо, Любовь Ивановна! — радостно откликнулась Ольге, безумно обрадовавшись тому, что так удачно окончился недавний кошмар.

Вскочила с постели, натянула свитер и джинсы, пригладила щеткой волосы, и тут зазывно затренькал дверной звонок.

— Сейчас, Любовь Ивановна, сейчас! — крикнула она, пытаясь найти второй тапок.

Не нашла, поскакала к двери на одной ноге. Рядом, с любопытством наблюдая за ее цапельным передвижением по скользкому паркету, важно покачивала трубой хвоста Мурка.

— Сейчас, Любовь Ивановна, сейчас, — повторила Славина, скидывая цепочку и отпирая запор.

Мурка странно и громко мяукнула.

Девушка справилась с замками, приглашающе распахнула дверь.

— Здравствуй, Оля, я к тебе. Поговорить надо.

Вошедший Рощин спокойно отодвинул ее в глубь коридора и задвинул щеколду.

* * *

Тьма, душная и липкая, прижималась к голым плечам и коленям, как чужие навязчивые ладони, перепачканные чем-то грязным и сладким. Хотелось одного: стряхнуть с себя эти мерзкие прикосновения, а потом до боли тереть и тереть тело жесткой мочалкой, пока от этого липкого, клейкого, ненавистного не останется и воспоминания.

Макс в очередной раз передернул плечами.

— Сейчас бы в душ…

— Не помешало бы, — отозвался Адам.

Доходил третий час их путанного отрывистого разговора, в котором они заново узнавали друг друга, а узнавая — принимали. Десять лет, что встали между ними поначалу непроходимым скальным хребтом, постепенно искрошились, распавшись сначала на валуны годов, а потом и на мелкую гальку отдельных дней.

Размытый язычок огня от самодельной свечки, предупредительно оставленной Фестусом, смазывал черты лиц, сглаживая морщины и время, озаряя лишь глаза, светящиеся то ли радостной болью, то ли болезненной радостью.

И если бы света было чуть больше, то каждый из них моментально признал бы в сидящем напротив того самого Макса или Адама, какими они были много лет назад, когда самой большой бедой считался заваленный зачет или растаявшая, как первый снег, невеликая стипендия.

Короткий рассказ Макса о недавних событиях на Сейв-Вэре Адам выслушал с напряженной тревогой, почти не перебивая вопросами.

— И, значит, твоя Оля сделала этот фильм?

— Почти. Осталось довести до ума. Я видел лишь черновик. Собиралась закончить после возвращения.

— Ты уверен, что она еще в Турции?

— Да, мы так договорились.

— Звонил?

— Ты же знаешь, какая в Мали связь…

— Держи, — Адам извлек из широкого кармана шорт довольно увесистую трубку. — Этот берет везде.

— Ночь, Адам, она спит, не хочу пугать.

— Думаешь, она не обрадуется твоему звонку ночью? Звони!

Голос приятеля прозвучал почти приказом. Макс набрал номер.

— То же самое, — пожал он плечами. — Абонент не доступен.

— Для этого аппарата нет недоступных абонентов, если только…

— Что ты хочешь сказать? — Барта снова обдало холодом.

— Макс, я тоже был в Мурманске, за месяц до тебя, в июне.

— Зачем? — Барт напрягся. — Что ты там делал?

— Искал разгадку тех же секретов, о которых ты только что рассказывал, — мрачно ответил Адам.

— Сейдов?

— Да. И возможности управления ими с помощью древней магии.

— Адам… Ты веришь в эту чушь?

— Я во многое поверил, Макс. А в это… Если это работает и может помочь, я готов поверить и в это!

— Помочь? Чему? Или кому?

— Моя родина — это горы. И ее легко разнести в клочья, не прибегая к бомбардировкам и десантам. Ваши уже это опробовали. Правда, легонечко так, для острастки…

— А при чем тут Кольский полуостров и древние мегалиты?