– И что? – Брать чужие награды Орловский не собирался.

– Как – что?! Нацепишь, будут твои. Договаривались же вчера. Правда, после ночного взрыва ходить с погонами по улицам небезопасно, люди считают, что диверсию устроило офицерье и запросто могут напасть, но это так, чтобы только один раз показаться войскам. Мол, не штатский человек, а настоящий военный. Все знает, все умеет. Потом снимешь. Ни к чему нам, чтобы по городу офицеры в погонах шастали, словно при царском режиме.

– Не надо, – отверг принесенное Орловский.

– Я тебя понимаю, сам на эти сатраповские цацки смотреть не могу, но впечатление-то создать надо. Потом все это прилюдно сорвешь, мол, назад ходу нет, все на защиту революции, а кто так не сделает – тот тайный враг, который спит и видит, как всех вновь попрать своим сапогом.

– Попрать сапогом – это сильно, – с чувством прокомментировал Орловский. – Но ты мне лучше скажи: с чего вы взяли, будто взрыв устроили офицеры? Только не надо ничего про глас Божий и прочие абстрактные материи.

– Соображаешь! – Шнайдер коротко хохотнул и с некоторым торжеством посмотрел на Трофима. А потом с показным вздохом добавил: – Но не до конца. Посуди сам, в городе сотен пять золотопогонников, если не больше. Это не считая школы прапорщиков, которая упорно не желает распыляться. Да эти царские прихвостни нам могут такую Вандею устроить, что все наши усилия пойдут псу под хвост! Им же наша свобода – как нож к горлу. Они только и умеют, что командовать да народ тиранить. А наши силы – это отряды защиты революции плюс сознательные рабочие да запасные. Но у последних семь пятниц на неделе. Сегодня они хотят одного, завтра – другого. Ладно, хоть не разбегаются по большей части. А так люди сами всякую сволочь проредят. И правительство как бы ни при чем будет. Но на всякий случай надо нам о юнкерах позаботиться. Окружить вечерком казармы да разогнать их всех к чертовой матери, раз повод представился.

Трофим согласно кивал каждой фразе своего коллеги по власти да время от времени трогал кончики своих черных усов. Глаза же его при этом были холодными и безжалостными. Было видно по всему: будь в распоряжении «гражданина по обороне» реальные силы – самолично возглавил бы расправу. Но надежных войск не было, вот и приходилось действовать исподтишка.

– Короче, к тебе такое дело. Надо убедить хотя бы часть солдат, добавить к ним отряды специального назначения, милицию и разоружить юнкеров. Сделать это лучше поздно вечером или ночью. Да так сделать, чтобы у них никакой охоты сопротивляться не было. Сделаешь? – Шнайдер спросил об этом, как о деле в общем-то решенном, разве что нуждающемся в мелком уточнении деталей.

– По-моему, все это преждевременно, – стараясь говорить убедительно, произнес Георгий. – Я же тебе вчера говорил о банде в Рудне. А до Рудни, между прочим, всего ничего. Надоест им там промышлять, нагрянут без предупреждения – и что тогда будете делать? Раз юнкера – единственная организованная часть, так и надо их использовать для наведения порядка в… республике.

Хотелось сказать: «В губернии», да вовремя вспомнил о новом государственном образовании.

Трофим дернулся, словно мысль использовать юнкеров в таком качестве сама по себе была преступлением. Его рука непроизвольно потянулась к кобуре, потом застыла, да так и осталась неподалеку.

Орловский отметил, что сноровки у главнокомандующего без армии явно маловато, но мысленно поздравил себя с тем, что лежащий в кармане кольт готов к стрельбе.

– Успокойся, товарищ Трофим. – Шнайдер тоже заметил реакцию своего компаньона. – Георгий просто не до конца понимает требования текущего момента. Я же еще вчера объяснял, почему использовать юнкеров политически нецелесообразно. Это же недобитки предыдущего режима. На таких, как они, вся реакция опиралась, а ты предлагаешь их против банд использовать. То есть против чересчур увлекшихся товарищей, которые и сами скоро поймут свою неправоту и будут вместе с нами строить новую жизнь. А вот юнкера ничего строить не захотят. Это же псы самодержавия. Одно слово – каста. Давить свободу они умеют, защищать же ее… Помяни мое слово: стоит их отправить против банд, так они, вернувшись, решат и в городе власть захватить. А ихний начальник Мандрыка еще и на Наполеона потянет. Без того ни одно наше решение не одобряет. Того и гляди, сам власть взять захочет. За это ли мы кровь проливали? Уже молчу о том, какие слухи про наше правительство пойдут. Банда бандой, но скажут, что это мы чужую свободу давим.

Шнайдер говорил умело, то повышая, то понижая интонации, словно обращался к толпе. Иногда он помогал себе движением руки, чем сразу напомнил Орловскому многочисленных ораторов последнего времени. «Баюн», – вспомнилось его собственное определение членов нынешнего правительства.

Вопреки ожиданиям Шнайдера впечатления его речь не произвела.

Вернее, произвела, но совсем не то, на которое явно рассчитывал Яков.

К счастью, за долгую жестокую весну Орловский научился скрывать свои чувства. Вряд ли даже самый пристрастный наблюдатель со стороны смог бы заподозрить Георгия хоть в малейшем сочувствии к юнкерам, тем более – в стремлении во что бы то ни стало сохранить их жизни. Одни холодные рассуждения: что в данный момент лучше для самой демократичной в мире республики – перебить всех, прямо или косвенно служивших прежнему строю, или все же использовать их для блага всех жителей, включая руководство?

– Кто скажет? Население, наоборот, будет радо некому подобию порядка. Я же со многими говорил и по дороге, и здесь. Одно дело – свобода, и совсем другое – неприкрытый бандитизм. Вы думаете, эти разбойники в Рудне одних буржуев уничтожают? Да им на всякую классовость глубоко наплевать! Режут всех подряд, благо на их стороне подобие организованности, а значит, и сила. Крестьян в округе в черном теле держат. Грабят, продукты отнимают. Люди уже за околицу выехать боятся. Прекратится подвоз продуктов – вот и начнется тогда здесь Вандея безо всякой контрреволюционной агитации. Голодное брюхо для большинства самый весомый, а то и единственный аргумент против любой власти. На хрена какому-нибудь Ваньке свобода, когда при ней жрать нечего? А виноватыми в их глазах будете вы, раз накормить не сумели. Да и юнкера эти разве каста? Кадровых офицеров за три года войны почти всех перебили. Знаю я эти школы: призывают в них всех, кому срок подошел. Лишь бы образовательный ценз был. Сплошные гимназисты да студенты, как когда-то мы с тобой. Что ты в студенчестве контрреволюционного видел? Вспомни, о чем мы говорили в годы нашей юности? Так наверняка и они. Молодые еще, неопытные…

– Хорошо, тогда почему они не разбежались? Сейчас-то их никто не неволит, кроме того же Мандрыки. – Шнайдер дождался перерыва в спокойной речи своего однокашника.

– А куда им бежать? Думаешь, не знают, что творится чуть в стороне от города? Да и хоть какие-то основы воинского воспитания им все-таки привили. Войну официально никто не прекращал, просто идет она теперь повсеместно, и не между государствами, а между людьми. Надо, наоборот, такой кадр постараться использовать. Если здесь действительно создается государство, то у него должна быть армия. Пусть небольшая, но надежная, способная хоть немного защитить от врагов. Я пока что-то не замечал, чтобы люди стали друг другу братьями. Среди зверей таких не найдешь. Так что использовать школу – это государственная мудрость.