– Знать бы только, кого считать козлищами, – пробурчал Сухтелен.

Несмотря на свой чин, он копался в не разобранном местными багаже, затем обнаружил свой мешок и торопливо полез на самое его дно.

– Помогите, барон… – Сухтелен извлек запрятанные погоны.

Приведение себя в надлежащий вид не заняло много времени. Подъехавший Аргамаков увидел перед собою выстроенную шеренгу спасенных. И пусть все они были небриты, одежда грязна, но это были воины, и шагнувший, рука под козырек, Сухтелен строевым голосом произнес:

– Господин полковник! Группа гусарского полка прибыла в ваше распоряжение! В наличие – офицеров шесть, вахмистр – один, солдат – двое. Один офицер раненый, остальные готовы немедленно выполнить любое боевое приказание. Старший группы – подполковник Сухтелен.

Аргамаков выслушал представления и искренне обнял каждого из своих новых подчиненных:

– Благодарю за верность долгу! А теперь извините, господа. Надо решить с этими.

Он кивнул на две группы, понуро стоявшие под охраной стрелков. Канцевич уже деловито допрашивал бандитов, а из толпы местных неслись жалобные крики:

– Ваше высокоблагородие! Мы ни в чем не виноваты! На нас напали! Это все они!

Если бы не рассказ Стогова, Аргамаков, может, и поверил бы крестьянам. На них действительно напали, и, не подоспей отряд, еще непонятно, чем бы кончилось дело. Вот только прежде те же самые местные набросились на отряд Сухтелена. Следовательно…

– Так. Кто зачинщики нападения? – Аргамаков остановился перед крестьянами.

Его щека нервно подергивалась, а в глазах стоял лед.

– Ничего не знаем, ваше высокоблагородие. Сон вдруг сморил, очнулись, а тут такое…

Местные явно желали изобразить из себя дураков.

– Господа, не поможете?

Ни подыгрывать, ни изобличать Аргамаков не собирался.

– Собственно, нашей смерти требовали все, но вожаками являлись вот этот здоровяк и староста… – Сухтелен показал, кто именно.

– Они, – подтвердили Раден и Желтков.

Остальные в это время окружили доктора, занятого раненым Мезерницким.

– Этих двоих расстрелять! – коротко распорядился Аргамаков.

– Не виноватые мы! – взревел здоровяк, но остальные крестьяне шарахнулись от приговоренных в стороны.

Лишь рыжая девка обхватила зачинщика, завопила, стала поминать совместно нажитых детей, просить о помиловании.

– Раньше надо было думать, – отрезал Аргамаков и пошел к другой группе.

Он не стал смотреть, как стрелки оттащили обоих приговоренных в сторону и прислонили к стене овина. Точно так же он не собирался слушать надуманных оправданий и просьб.

– Что у вас, Александр Дмитриевич?

– Это они. В смысле банда матроса, – уточнил Канцевич. – Вот только самому матросу, похоже, на этот раз удалось уйти.

Сухо треснул залп. Аргамаков, не оборачиваясь, процедил:

– Ничего. Его преследует Ган. Будем надеяться…

– У них поезд с орудийными и пулеметными платформами, а до железной дороги отсюда меньше двух верст, – предупредил Канцевич.

– Проклятье! Корольков! Двигайте батарею! – Аргамаков торопливо побежал к пушечному броневику.

Вести преследование по лесу было трудно. Проселок непрерывно петлял, в паре мест был перегорожен сцепившимися повозками, по сторонам же лежала натуральная чащоба.

Эскадрон растянулся. Впереди, обогнав всех, мчался Курковский с тремя офицерами из тех, у кого кони были получше или просто устали меньше во время стремительной атаки на деревню. Чуть дальше несся Ган с частью людей, и еще дальше погоняли коней остальные кавалеристы.

Курковский несколько раз догонял повозки с убегающими бандитами. Не обращая внимания на торопливые неприцельные выстрелы, кого-то рубил на ходу и мчался дальше.

Шестым чувством он знал одно: где-то впереди так же торопливо удирает матрос. Его надо во что бы то ни стало настигнуть, одним ударом отомстить за Юдина, за всех мирных жителей Кутехина и многочисленных сел и полустанков, через которые проходил путь.

Это интуитивное знание не позволяло поручику задерживаться хоть на миг, гнало вперед и вперед, словно речь шла самое малое о судьбе мира и с гибелью колдуна могло вернуться исчезнувшее в одночасье прошлое.

Лес закончился внезапно.

Прямо впереди в каких-то ста саженях, отделенная от леса небольшим полем, возвышалась железнодорожная насыпь, и по ней медленно двигался длинный поезд с двумя паровозами.

Впереди и позади состава помещались платформы с орудиями и пулеметами, а между ними тянулся длинный ряд теплушек и классных вагонов. Подлетавшие к нему на повозках и верхом бандиты торопливо спешивались, на ходу запрыгивали в ближайшие вагоны.

Пыхтенье паровозов почти заглушило пулеметную очередь с последней платформы. Курковский лишь краем глаза заметил, как вдруг рухнули вместе с конями чуть позади него два офицера, но в азарте погони даже не сумел осознать этого факта.

Поезд постепенно набирал ход. Курковский отклонил бег коня, заставил его бежать под углом к уходящему составу.

Точно так же скакали не успевшие погрузиться бандиты. Кто-то что-то кричал, кто-то размахивал винтовкой, пара человек неслись рядом с составом по насыпи. Вот один из них попробовал запрыгнуть на подножку, но не удержался и рухнул вниз прямо под колеса…

Опять заработал пулемет, однако пулеметчик никак не мог взять верное упреждение, и очередь прошла далеко позади.

Другой пулемет гораздо удачнее ударил по опушке леса. Выскочившие оттуда кавалеристы попали прямо под огонь. Кто-то упал, остальные смешались, были вынуждены торопливо свернуть под прикрытие деревьев.

И этого Курковский просто не заметил. Он был весь во власти боевого азарта, и, кроме уходящего состава, в мире для него не существовало ничего.

Поезд заметно приблизился. Пришедшие в себя бандиты открыли торопливый огонь из винтовок, словно два преследующих кавалериста несли им неотвратимую угрозу.

Курковский вновь не заметил, как второй офицер взмахнул руками и полетел из седла. Теперь за поручиком неслась одна лошадь, однако Курковский оставался по-прежнему невредим.

Показалось или нет, но в окне классного вагона промелькнул знакомый бушлат. Остальной поезд словно исчез, как перед этим исчез весь мир. Был лишь вагон, и в нем матрос с «Императора Павла», с начала Смуты ставший колдуном.

Вагон стремительно вырастал. Он был уже совсем рядом, и Курковский на ходу стал примериваться, как бы половчее запрыгнуть на близкую подножку. Он не был казаком, знакомым с вольтижировкой, однако в этот момент умел и мог все.

В открытых дверях возникли сразу три или четыре человека и, не мешкая, открыли огонь в упор.