Шуршан заинтересованно замер. На протяжении всей его жизни ему грозили самыми разными карами. Какие еще угрозы он услышит от этого гонористого соплячка?

– Если ты обманешь мое доверие, то…

Грон намеренно запнулся. И Шуршан с усмешкой продолжил:

– Вы поймаете меня и убьете.

Грон кивнул.

– Вроде того. Действительно, как только я пойму, что ты обманул меня, я отодвину все свои дела и займусь исключительно тобой. А как я делаю дела, за которые принимаюсь, тебе расскажут. Но когда я тебя поймаю, то убью не сразу…

Шуршан едва заметно скривился. Да слышали мы это все, слышали, сейчас будет обещать отрезать пальцы, уши, нос, пытать огнем, содрать с живого кожу…

– Пару лет ты поживешь у меня в оноте совершенно целым и невредимым, ну, может, натрешь мозоли на ладонях и коленях. Потому что на тебя наденут ошейник и прикуют к одной из повозок. А рядом поставят наемника с кнутом, в задачу которого будет входить следить за тем, чтобы ты передвигался за повозкой только на четвереньках. Как животное. И жрал так же, с земли.

Шуршан замер.

– Но это будет не месть, а урок. Причем не тебе, а окружающим. Потому что я считаю, что человек, способный обмануть доверие, уже и не человек вовсе, а животное. Причем не любое – скажем, на благородного оленя он не тянет, а вот на свинью вполне. Так ты и будешь жить, как свинья. Поэтому, прежде чем дать согласие, подумай, а стоит ли его давать… – Грон замолчал.

Шуршан некоторое время тоже молчал, переваривая сказанное, а затем спросил:

– Что вам от меня надо?

И с того дня Шуршан со своими людьми мотался по знакомым ему до последней веточки и камешка лесам и дорогам графства и его окрестностей, пристально следя за всеми передвижениями насинцев.

– Есть новости? – поинтересовался Грон, когда Шуршан выхлебал первую миску похлебки.

Первую, потому что рядышком уже стояла вторая, а еще чуть дальше на тарелке исходил паром целиком зажаренный цыпленок. Несмотря на щуплое телосложение, Шуршан был чрезвычайно прожорлив.

– Насинцы вышли из лагеря, – сообщил Шуршан, сыто отдуваясь.

Потерпев поражение у Вьюнки, насинцы откатились за пределы графства, где и разбили лагерь, вокруг которого, будто вороны, и кружили парни Шуршана. И вот теперь Шуршан сообщил, что насинцы возобновили наступление.

– Давно?

– Первая колонна вышла четыре дня назад. Около двух с половиной тысяч. Они двинулись в сторону восточного брода. Три дня назад вышли еще тысячи полторы. И двинулись уже на запад. А день назад тронулись остальные. Тысяч пять-шесть.

Грон нахмурился.

– Значит, они получили подкрепление и восстановили прежнюю численность. А то и увеличили ее. – Он задумчиво покачал головой. – Что ж, все как мы и ожидали. – Он обвел взглядом своих офицеров. – Выступаем завтра утром. А после обеда… собираем оноту на дальнем лугу. Еще раз отработаем западный вариант.

Основой победы в битве у Вьюнки являлось то, что Грон использовал в схватке непривычный для этого времени и места принцип боевого перестроения. Вся воинская наука этого мира, как и во времена земного Средневековья, строилась на весьма простых принципах. Воинское искусство античности, включающее в себя умение долго сохранять строй и даже изменять его, маневрируя силами и средствами в соответствии с изменением обстановки на поле боя, было забыто (а здесь, может, никогда и не существовало). Максимум, что умели местные войска и их полководцы, – это выстроиться в некий боевой порядок, расположив пикинеров в одном месте, мечников за ними, двуручников еще где-то, а конницу на флангах, и дать сигнал к началу боя. Далее все вступали в схватку в тот момент, когда до них доходила очередь. А многие сражения вообще часто напоминали просто большую свалку, где разнокалиберно вооруженные оноты противоборствующих сторон просто валом валили навстречу друг другу и рубились, пока до одной из сторон не доходило, что она проигрывает, и она не начинала удирать. Все как в голливудских фильмах, где великие сражения сводятся к красивым индивидуальным схваткам и даже известные и сильные, в первую очередь своим железным монолитным строем, спартанцы и македонцы красиво так скачут по полю боя в одиночку и парами, укладывая поочередно набегающих врагов живописными кучами. То, что показала его онота в битве у Вьюнки, несколько раз за битву коренным образом перестроив боевые порядки, настолько выходило за пределы имеющихся воинских умений, что, вполне вероятно, до врага так и не дошло, что же там произошло. Да что там говорить, даже собственным офицерам, с которыми он заставлял глухо ворчащих наемников заниматься «всякой дурью», отрабатывая перестроения, ему пришлось все объяснять практически на пальцах. Но сейчас, спустя полтора месяца после той легендарной победы, все было уже по-другому. Его онота была готова показать преимущества новой тактики во всей красе…

Все молча кивнули и начали подниматься.

– Мне опять заняться стрелками? – уточнил Экарт.

– Я был бы вам благодарен, барон, – согласно наклонил голову Грон.

Шуршан проводил уходящих офицеров задумчивым взглядом и придвинул себе тарелку с цыпленком.

– Как твои ребята? – поинтересовался Грон.

– Да нормально, – расплылся в улыбке Шуршан, – никогда еще не зарабатывали золото таким спокойным способом.

Грон понимающе кивнул.

Разговор с людьми Шуршана, которых в темнице графа оказалось четырнадцать человек, состоялся дня через три после того, как Шуршан дал клятву наемника. На этот раз Грон был более краток:

– Вы имеете возможность выйти из темницы и вступить в мою оноту. Каждому из вас все то время, что вы будете мне полезны, станут платить по восемь золотых в месяц. Аванс получите сразу, как принесете клятву согласно кодекса. По два золотых.

Народ переглянулся. В этом мире еще не было принято рассаживать подследственных, проходящих по одному делу, по разным камерам. Так что все четырнадцать человек содержались в одном каземате, вместе с еще семью десятками таких же горемычных.

– То есть вы вытащите нас отсюда? – робко поинтересовался кто-то.

– Да.

Все опять переглянулись. Угрожать кому бы то ни было Грон не посчитал нужным. Он сказал Шуршану, что готов вытащить из темницы всех, на кого тот укажет, но за своих людей браконьер будет отвечать сам. Так что если он в ком-то сомневается, пусть оставит такового в темнице. Всем будет меньше проблем. По зрелому размышлению Шуршан отказался поручиться за двоих.

– Жадные больно, – пояснил он, – и тупые. Золото им глаза застит. Такие, может, сейчас и от всей души уверены, что не хотят никакой глупости сотворить, но вот подвернется случай – обо всем забудут. И всех подведут…

– А что будет потом, когда мы вашей милости окажемся уже не нужны? – осторожно поинтересовался кто-то.

– Вернетесь сюда, – спокойно пояснил Грон, – а может, и прямо на виселицу.