– Лучше повеситься, – шмыгнув носом, простонал дядя Абрам. «И зачем я только с ней связался», – думал он, хотя от мыслей только пухла голова.

Когда его выписывали из больницы, продюсер того самого телеканала, который снимал про них передачу, подарил им шестикомнатную квартиру в Москве, в одном из самых престижных районов.

Дядя Абрам въехал в нее с огромной радостью. Бедный, он еще совсем не подозревал, что вся квартира напичкана скрытыми видеокамерами, и что их жизнь как реалити-шоу все еще продолжается.

Продюсер подписал контракт с Ритой на продление съемки, за что собственно говоря, они и получили эту чудненькую квартирку.

Рита сама очень просила продюсера не посвящать дядю Абрама в их дела.

– Иначе он совсем свихнется, – говорила она.

– Да уж, надо думать, – согласился с нею продюсер.

Сам он в это время по монитору наблюдал недавно сделанные записи, как дядя Абрам объедается бутербродами в больничном буфете, а затем со скоростью метеора возвращается в больничную палату, и там целиком съедает весь обед, в потом зовет медсестру и требует добавки; а съев добавку, снова бежит в буфет.

Последнее время с Эскиным творилось что-то невообразимое.

Сначала он увидел на одном из центральных каналов своего пропавшего отца, объясняющегося в любви какой-то намалеванной вульгарной девице с кривым носом.

Конечно, самого отца он не видел, но он прекрасно слышал его голос, видел его руку, высовывающуюся из-под двери с золотым перстнем, со змеей глотающей свой хвост на безымянном пальце, а потом он уже увидел титры с его именем и фамилией внизу – бегущей строкой.

Сидевшая рядом Соня то ли смеялась, то ли плакала. Девица, которой отец признавался в любви, постоянно двигала замок-молнию на своей блузке, открывая глазам зрителей свои обнаженные плоские груди с какими-то странными татуировками, с изображение цифры 333 на левой груди и бабочки на правой.

Из уст телеведущего Эскин узнал, что его отец пытается установить мировой рекорд по продолжительности объяснения в любви своей любимой девушке, на которой он собирается жениться, чтобы попасть в книгу рекордов Гиннеса, причем данное объяснение снимается в режиме реального времени, то есть его отец попал в реалити-шоу.

Потом Эскину позвонила мать и спросила, видел ли он, как отец опозорил их семью, а когда Эскин сказал, что видел, тут же заявила, что она завтра же выходит замуж за своего ученика, потому что она его выпустила в этом году, и потому, что он влюблен в нее, как она узнала, с первого класса.

Попытка Эскина уговорить мать не совершать такой глупости не удалась.

Как объяснила мать Эскину, родители ее ученика оказались очень прогрессивными людьми, а поэтому с пониманием отнеслись к их решению вступить в брак, а чтобы не терять время, свадьбу они решили сыграть пока без росписи.

Мать еще что-то долго говорила по телефону, но Эскин ее не слышал, он был просто оглушен творящимися безобразиями.

– Ну, у тебя и предки! – усмехнулась Соня, с жалостью поглядывая на Эскина.

В тот же самый вечер, когда Эскин пытался снять стресс путем распития с Соней бутылки французского коньяка, ему позвонили из детективного агентства, с которым он заключил контракт на розыск отца, и сообщили о том, что они нашли его в гостиничном комплексе «Лужники», и чтобы он, Эскин срочно к ним приехал и расплатился за работу, оговоренную контрактом.

Тогда Эскин заспорил с ними, утверждая, что они, как и он сам, видели отца в одно и то же время по телевизору, отчего сама необходимость его розыска отпала.

В ответ они назвали Эскина каким-то нехорошим словом и пообещали ему кучу неприятностей.

От таких пожеланий у Эскина пробежал мороз по коже, и поэтому они с Соней продолжили свое тоскливое празднество по случаю его увеличивающегося стресса.

Однако, через каких-то пять минут, после разговора с сотрудником детективного агентства, Эскину позвонил Зэбка и вкрадчивым шепотом сообщил, что мужу его жены каким-то неведомым для науки образом, удалось сбежать из их психиатрического заведения.

Когда Эскин случайно озвучил речь Зэбки, Соня немым укором припечатала Эскина к стенке.

– Да, это речь о Глебе, – попытался оправдаться он.

– Ты просто лживая скотина! – обиделась Соня и больше с ним не разговаривала, а сама убежала рыдать в соседнюю комнату. Эскин в отчаянье пил коньяк лошадиными дозами, пока ему не позвонил Иван Иванович Секин.

– Должен сообщить тебе неприятную новость, – сказал он.

– Валяй! – напряженно вглядываясь в мрачное небо, заполненное до отказа тучами, вздохнул Эскин.

– Тебя отчислили из Академии, дружище! Так что жди теперь повестки из военкомата! Призыв уже начался!

Эскин выронил телефон и расплакался. Ему показалось, что весь мир сговорился против него и теперь эта куча неприятностей будет расти как снежный ком.

– К черту! К черту все! – заговорил сам с собой Эскин. – К черту людей! К черту весь мир!

Он мгновенным рывком открыл дверь спальни и быстро раздел, все еще плачущую Соню, а затем с невероятным удовольствием погрузил в нее свой уд.

Соня вначале плакала, а потом вся затряслась и задышала, остервенело вгрызаясь в тело Эскина!

Она уже, как и сам Эскин, была вся во власти безумных ощущений.

– Милый, как же ты все это хорошо сделал, – обняла его Соня.

Прошел уже час, а уд Эскина продолжал оставаться в Соне.

Он нежно пульсировал, как и ее лоно, вызывая волну новых приятных ощущений. Эскин желал ее еще и еще.

Он как будто хотел полностью зарыться в нее, чтобы не чувствовать проклятий этого непредсказуемого мира.

– Эскин, я тебя люблю! – призналась Соня.

– Я тоже, дорогая, – расплакался Эскин, – если бы не ты, то я бы давно уже повесился!

– Ну, прям-таки и повесился, – усмехнулась Соня, – так я тебе и поверила!

– Да, повесился, – заорал Эскин и опять с той же безумной яростью стал шевелить своим удом ее притихшее лоно.

– Ты просто зверь, Эскин, – простонала Соня, кусая его за ухо.

– Угу! – Эскин весь излился в нее, а где-то за тучами в окошке выглянула луна.

«К добру это или не к добру», – подумал Эскин, и тут кто-то вдруг забарабанил к ним в дверь с такой частотой, как-будто отбивал чечетку на барабане.

– Это Амулетов, – прошептал Эскин.

– Я знаю, – прошептала Соня, прижимаясь своей мокрой щекой к его щеке.

– Я позвоню Зэбке, – прошептал Эскин.

– Звони, – неожиданно одобрила его решение Соня.