Во мне клокотала немая ярость. Нам обоим велено было ублажать султана — а теперь мы буквально сражались за это друг с другом. Причем было совершенно ясно, что один здесь станет победителем, а другой останется в проигравших. И это казалось мне чертовски нечестным!

Но все, что мне оставалось, — это вернуться ни с чем к своим повелителям и вновь отведать этой убогой, ненавистной мне плетки, которая словно нарочно выискивала на моей спине места поболезненнее. Я же понуро стоял на коленях, плача от беспомощности и обиды.

На третий раз я все же завладел шариком и даже сумел свалить с ног Тристана, когда тот попытался его отнять. На четвертый он оказался у принца, и меня вновь охватила злость. К пятому забегу мы оба уже изрядно выдохлись, напрочь забыв о какой-либо грациозности. Я слышал, как жизнерадостно смеялся, любуясь на нас, султан, когда Тристан бессовестно увел у меня шарик и я заковылял за ним вдогонку. Теперь я уже страшно боялся маленькой плетки, которая едва не врезалась в прежние рубцы, и я плакал от жалости к себе и от бессилия, когда она, со свистом рассекая воздух, накладывала на меня длинные, протяжные удары, а Тристан тем временем стоял перед господином на коленях, нежась в похвале.

Однако султан неожиданно сразил меня тем, что придвинулся ко мне и взял мое лицо в ладони. Плетка вмиг остановилась. И в этот момент чудесного затишья шелковистые пальцы правителя вновь ласково утерли мне слезы, как будто они приятны были ему на ощупь. И мое сердце опять, как недавно в саду, открылось радостным, пылким порывом — ощущением принадлежности этому человеку. Я чувствовал, что всей душой пытаюсь доставить ему удовольствие — просто я не такой быстрый, не такой проворный, как Тристан. Пальцы султана задержались на моих щеках, и, когда он что-то быстро заговорил, обращаясь к Лексиусу, у меня возникло ощущение, будто его голос так же нежно ласкает меня, как и его пальцы, обретая надо мной полнейшую власть, обладая мною и терзая невыносимой мукой.

Искоса я расплывчато видел, как управляющий, потыкав в Тристана плеткой, велел ему повернуться и на коленях ползти к кровати. Мне приказано было следовать за ним, только со мной рядом шел султан, все так же поигрывая пальцами с моими волосами, выправляя застрявшие под ошейником пряди.

Я тихо страдал от разгорающегося томления плоти, и все прочие чувства, включая зрение и слух, постепенно тонули в захлестывающей меня волне желания. Я увидел наконец вблизи невольников, привязанных по углам ложа. Все они были прекрасны лицом и телом: мужчины оказались развернуты лицом наружу, женщины же были обращены к изголовью правителя, чтобы хранить его сон. Все они дружно затрепыхались в своих путах, как будто возвещая появление господина. И тут мое зрение словно еще больше притупилось, ибо ложе султана показалось мне вовсе не кроватью, а неким алтарем. Богато расшитое покрывало на нем вспыхивало витиеватыми узорами.

Мы с Тристаном замерли на коленях на возвышении в изножье постели. Лексиус с правителем задержались позади нас. Послышался тихий звук развязываемой материи, металлическое бряцанье расстегиваемой пряжки, протяжный шелест спадающих одежд.

Затем у меня в поле зрения показалась обнаженная фигура султана. Он взошел на возвышение. Его нагое тело было изумительно гладким и чистым, без единой посторонней отметины. Правитель уселся сбоку на краешек постели к нам лицом.

Я старался не смотреть на него, но все же не мог не видеть, что он улыбается. Член у султана был изрядно возбужден, и мне, явившемуся сюда из мира презренных нагих людишек, это зрелище показалось редкостной удачей.

Тристана вновь постукали кончиком плетки, велев ему встать с колен, подняться на возвышение и вытянуться на постели. Правитель повернулся, следя за ним взглядом, и во мне полыхнула зависть, смешанная со страхом. Но в следующее мгновение меня тоже подтолкнули вперед плеткой. Я поспешно поднялся с колен, сделал шаг — и посмотрел на постель, где лежал все так же связанный Тристан, похожий на великолепный дар богам в кровавом жертвоприношении. Мое сердце тяжело забухало, гулко отдаваясь в ушах. Я глянул на его напряженный пенис, и мой взгляд невольно сместился вправо, к обнаженному колену султана и его впечатляющему достоинству, вздымающемуся из тени черных волос.

Плетка требовательно тронула мое плечо. Потом, коснувшись подбородка, указала на постель, точнее, на место перед гениталиями Тристана. Я двинулся туда медленно и неуверенно, хотя уж с направлением я ошибиться никак не мог. Мне пришлось лечь рядом с принцем — лицом к его члену и соответственно пристроив собственного приятеля к его лицу. Сердце у меня заколотилось еще сильнее.

Гобеленовое покрывало подо мной оказалось шершавым: насыщенная узорами ткань странным образом ощущалась под кожей как песок. Улегшись, я еще мучительнее почувствовал на себе наручники — мне пришлось, точно безрукому существу, отчаянно ерзать, чтобы принять нужное положение. Да и лежать на боку там было крайне неудобно — теперь я сам ощущал себя связанной жертвой на алтаре.

Между тем стержень Тристана оказался прямо у моего рта. И я точно знал, что и его губы совсем рядом с моим органом. Приноравливаясь, я снова поерзал в наручниках по грубому покрывалу, почувствовал, как мой крепыш коснулся Тристана, — и тут же чья-то рука властно подтолкнула мой затылок вперед. Я принял в рот влажно блестящий пенис принца и мгновенно ощутил, как его губы тоже сомкнулись на моем.

Блаженство поглотило меня без остатка. Я самозабвенно скользил плотно сжатыми губами по члену, водя по нему языком, наслаждаясь его вкусом, и в то же время ощущал, как Тристан, энергично втягивая и высвобождая мой собственный орган, вместе со мной растворяется в этом божественном искуплении всех мук наших минувших часов и дней.

То напряженно вытягиваясь, то отчаянно извиваясь в своих наручниках, я понимал, что, лаская Тристана, я с каждым движением головы все больше похожу на несчастное создание, в безнадежном отчаянии дергающееся на жертвеннике султанского ложа. Впрочем, мне это было все равно. Единственное, что сейчас для меня существовало, — это упоенно втягивать член принца и чувствовать на себе восхитительно упругий, настойчивый рот Тристана, словно высасывающий из меня душу. И когда наконец я извергся, неистово забившись в его плоть, то с наслаждением почувствовал, как и его сперма наполняет мой рот, словно извечно ее жаждал. Казалось, каждый из нас своей мощью заставляет изгибаться тело другого, исторгая приглушенные хриплые стоны.

А потом я почувствовал разделившие нас руки повелителей. Мне велели лечь на спину, все так же со связанными за спиной руками, отчего грудь у меня сильно выгнулась вверх, а голова оказалась откинута назад. Я полуприкрыл глаза. Разумеется, я не мог видеть зажимы на груди, однако очень даже ощущал их, чувствуя цепочки, свесившиеся между сосками, которые казались мне сейчас острыми горными пиками.

Потом я сообразил, что сверху мне улыбается султан, что его темно-карие глаза, его мягкие губы придвигаются ко мне все ближе. Мне казалось это сошествием бога, который лишь по воле случая принял облик обычного человека.

Вот он опустился надо мной на четвереньки. Его губы коснулись моих… Или, если быть точнее, они приникли к влаге на моих губах. Затем султан разомкнул мне рот, глубоко проникнув в него языком и слизнув сперму Тристана, которая еще там оставалась. И, поняв, чего он добивается, я впустил его в свой рот, страстно целуя его и отдаваясь его поцелуям, желая ощутить на себе всю тяжесть его тела, пусть даже это доставит боль моим защемленным соскам. Но он отказал мне в этом, продолжая нависать надо мной.