– Оба – за мной.

Ну, мы и пошли. Я прям спиной чувствовал взгляды людей из траншеи. Некоторые горели фанатичной ненавистью – ко мне, врагу народа. Но сочувствующих было больше. Во всяком случае, мне очень хотелось так думать.

А в роще, кстати, пел соловей. Самозабвенно так заливался, видать, девушку свою соблазнял – и увлекся, ничего вокруг себя не замечая. Замолк, лишь когда под ногой одного из солдат хрустнула сухая ветка… Но я был рад и тому, что успел услышать, – на войне подобное редкость…

Ствол револьвера больно ткнул меня в шею.

– На колени!

Я резко развернулся и улыбнулся.

– Ты не охренел ли, капитан, то есть старлей? Не парься, в лицо стреляй. Тебе не привыкать.

В глазах энкавэдэшника промелькнуло что-то, похожее на нерешительность, – но лишь на мгновение. Он моментально взял себя в руки.

– Ну уж нет, гнида. Пуля – это слишком быстро, я с тобой еще за тот удар до конца не рассчитался.

И замахнулся, чтоб еще раз меня рукоятью «нагана» приложить.

Но я ему такого удовольствия не доставил. Шагнул в сторону и резко, со всей дури нанес круговой удар ногой в живот.

Офицера согнуло, револьвер упал в траву.

– Т… ты… – прохрипел он. – Мразь… Враг…

– Народа, – продолжил я за него. – Слышал уже. Да только не я, а ты враг этого народа. Потому – не обессудь.

И, крутанув корпус, нанес удар носком сапога в висок старлея. И, ощутив пальцами ноги хруст, понял, что не промахнулся даже со связанными руками.

Офицер рухнул на землю и забился в судорогах. Агония, потому как с проломленным виском не живут. А я улыбнулся снова, глядя на два винтовочных ствола, направленных мне в грудь.

– Ну что, парни, стреляйте, – сказал я. – Уж извиняйте, что оставил вас без командира, – предназначение у меня такое – от тварей всяких землю чистить.

И тут случилось неожиданное.

Тот самый Антон Сапрыкин, что с первой встречи во мне чуть ли не личного врага увидел, опустил винтовку и сплюнул в траву рядом с умирающим – едва в него не попал, хотя, возможно, и метился.

– Да какой он нам командир, – проговорил солдат. – Сука штабная. Выслуживался, троих наших с заставы забрал – и больше их никто не видел. Наши говорили, что расстреляли их – матерям похоронки пришли, мол, умерли все трое от сердечной недостаточности. Всем такое пишут, когда родственника в расход пускают…

– Не ты ли такой же донос написал? – поинтересовался я.

– Написал, – зло огрызнулся Сапрыкин. – Потому что дурак был. А война глаза открыла, кто есть кто. Вот ты – человек, командир. Настоящий…

– А давай восхваления в мой адрес на потом оставим, – предложил я. – Надо людей из траншей уводить, пока не поздно.

– Согласен, – кивнул второй боец – Карпов, кажется. И, закинув винтовку за спину, достал нож с явным намерением разрезать путы на моих руках. Даже шаг ко мне сделал…

Но тут высоко в небе раздался вой, который ни с чем не спутаешь, даже если на войне не был…

– Ложись!!! – заорал я и сам первым рухнул на брюхо. Уши б зажать, да руки связаны…

Вой приближался стремительно и через долю секунды сменился страшным грохотом, от которого немедленно заложило уши. Напрочь, хотя я предусмотрительно рот открыл.

Артподготовка… Когда тяжелая артиллерия навесом методично прочесывает заданные квадраты, перемалывая людей в кровавую кашу. И все, что можно сделать, это лишь лечь на землю, вжаться в нее всем телом – и надеяться, что тебе повезет…

Я не знаю, сколько это продолжалось, в огненном аду нет понятия времени. Но когда насупила тишина, она странным образом подействовала оглушающе. Показалось, будто уши плотно ватой забили. Но это было уже неплохо, потому что если я ощущаю свои уши, намертво закупоренные тишиной, значит, я жив.

И это следовало проверить.

Я приподнял голову, огляделся…

Ну да, точно повезло.

Похоже, у фрицев был грамотный корректировщик, который отметил на своей карте, что в роще нет советских позиций. Рядом – есть, а в ней – нет. Потому огненный ураган прошелся совсем рядом. Редкие березы сохранились целыми, в основном рощу посекло осколками в щепу.

И не только их…

Неподалеку от меня лежал Карпов, и вместо головы у него было кровавое месиво, из которого торчал кусок рваного железа. Осколок. Крупный. Размоловший череп в кашу и застрявший в том, что совсем недавно было шеей.

А рядом со мной, зажав уши руками, лежал Сапрыкин, возле лица которого валялся мертвый соловей. Не успел далеко от рощи улететь, бедолага. Ему даже осколка не понадобилось – убило птичку взрывной волной и забросило обратно в то место, которое было его домом. Теперь ни соловья, ни рощи… Ни людей, которых глупый командир обрек на верную смерть.

Сапрыкин приподнял голову.

– Все?

Слышно его было неважно сквозь тишину, но я все же разобрал, что он сказал. И это тоже неплохо, значит, слух я не потерял.

– Не совсем, – качнул я головой. – Сейчас фрицы переправляться начнут. Припять река не особо широкая, через полчаса уже здесь будут.

– Наших… всех?

Я кивнул.

– Понятно…

Сапрыкин перевел взгляд на мертвого соловья. После чего выдал неожиданное:

– А знаешь, командир, если я выживу, то после войны лесником стану. Чтоб никакая тварь не могла зверюшек обижать. И природу.

Он кивнул на изуродованные березы, шмыгнул носом.

– Людей не жалко, не люблю я их. А вот это все – рощу, траву сожженную, соловья – прям до слез.

Я прищурился, по-новому взглянув на рядового Антона Сапрыкина. Пока безбородого, только пушок на верхней губе пробиваться начал. Но если брови ему погуще, бороду и морщины на лице, то вполне может быть…

Да нет, взгляд не тот. У того лесника, что я знал, в глазах жуткая чернота, как в ружейных стволах. Хотя она такая у всех, кто прошел настоящую войну и сумел остаться в живых…

Пока я размышлял, Сапрыкин поднялся, достал нож из-за голенища сапога и перерезал веревки, стягивающие мне запястья. После чего, спрятав нож обратно, спросил:

– Что теперь, командир?

Уже неплохо. Не бежит сломя голову отсюда, а вполне себе хладнокровно интересуется, что делать дальше. Война меняет людей, причем очень быстро. Из гниды в человека превращает запросто. Но случается, что и наоборот…

– Уходи, рядовой, – сказал я. – Беги к своим, причем как можно быстрее.

Сапрыкин хотел что-то сказать, но я бросил резко:

– Это приказ!

– А ты, командир, останешься один прикрывать этот рубеж?