Я, как обычно, сидел в кресле и ожидал очередного порнографического сеанса. На экране появились двое обнажённых мужчин в кожаных масках, с кнутами и ножами. Некоторое время они целовались, а затем направились в соседнюю комнату, где стоял привязанный к косому кресту человек. Его голова была опущена. Один из мужчин взял его за подбородок и показал лицо распятого камере.

Это был Карл. Я дёрнулся в своих путах.

Затем последовало полтора часа пытки – физической для Карла и моральной для меня. Они истязали его, резали, насиловали в колотые раны, увечили, расчленяли, и всё это время он оставался живым, что-то говорил (звук был намеренно приглушён). Ближе к середине фильма мучителей стало не двое, а пятеро. Я отворачивался, меня тошнило, но всякий раз возвращался к страшной картине, потому что через отвращение всё-таки пробивался интерес.

А потом я кричал. Я молил отпустить его, отпустить меня, хотя понимал, что Карла уже нет в живых, а я навсегда останусь в этих застенках. Фильм закончился очередным многократным семяизвержением палачей на изувеченные останки моего друга. А потом вошёл дядя.

Я плохо помню, что кричал ему, и совсем не могу восстановить в памяти его ответные слова. Толком я пришёл себя лишь наутро в камере. И как только я очнулся, протёр глаза и сел на постели (видимо, меня отнесли и раздели, потому что событий предыдущего вечера я не помнил), появился дядя.

«Ты успокоился?» – спросил он.

«Вы убили его», – ответил я.

«Нет, – дядя покачал головой. – Его убили люди, получавшие от этого удовольствие. Ты же видел – это любительская съёмка. Мы просто предоставили твоего друга им и предложили получить удовольствие так, как они посчитают нужным».

«Значит, вы убили его».

Он улыбнулся.

«Не мы, а пороки общества, которые мы пока что не смогли окончательно победить. Люди, убившие Карла, содержатся под стражей – и в какой-то момент они будут уничтожены. Но пока что они нам нужны, как пример того, чего не должно существовать».

Удивительно, но я верил в его слова. С одной стороны, я понимал, что Карла намеренно подсунули этой чудовищной компании (фильм и в самом деле попахивал любительской съёмкой, в нём не было дублей, и камеру переставляли с места на место от силы три-четыре раза). С другой стороны, я знал, что, не окажись в мире этих людей, Карл погиб бы гораздо более гуманной смертью – или даже остался бы жив.

«Они звери, друг мой, – продолжил дядя Гюнтер. – Мы могли бы стать такими же, как они, но мы не стали. Мы с тобой – люди, разум которых способен превозмочь стремления души и сердца, сиречь настоящие арийцы, гораздо более достойные, нежели обычные люди. Мы – сверхраса, мы – uber alles, именно потому что мы можем заменить чувство расчётом, а любовь к отдельно взятому человеку – любовью к человечеству и его благополучию».

Я кивнул. Я понимал его, но моё сердце всё ещё продолжало бороться с разумом. Оно всё ещё сжималось в комок при мысли о страшной смерти Карла.

«Я хочу убить их», – сказал я.

«Правильно, – ответил дядя. – И ты сможешь сделать это прямо сейчас. Ты убьёшь их и будешь убивать им подобных, чтобы наша раса с каждым поколением становилась чище и сильнее. Я не увижу окончательного триумфа, и ты не увидишь, и твои дети – тоже. Но, возможно, через несколько сотен лет это министерство окончательно потеряет смысл, и тогда во всём мире настанет абсолютный покой, и мы достигнем того, к чему всегда стремился наш великий Вождь, – общества абсолютного равенства и толерантности к себе подобным».

* * *

Теперь, сидя в огромном кожаном кресле более чем тридцать лет спустя, я думаю о том, что, возможно, дядя Гюнтер относился ко всему с чрезмерным скептицизмом. Мне кажется, что мы завершим нашу миссию гораздо раньше – ещё при моей жизни. Я расширил сеть специалистов по невербальному общению – теперь они есть в каждом государственном и частном заведении, они работают почтальонами и продавцами, коммивояжёрами и охранниками, они тщательно рассматривают людей, проходящих мимо или останавливающихся поболтать, и отслеживают признаки, характерные для унтерменшей. Они видят гомосексуалистов, они видят семитов, они умеют распознавать даже самые крошечные капли крови рейнландских бастардов и очищают наш мир от плевел, пропалывают его, пропускают через наимельчайшее сито из когда-либо созданных человечеством.

Подобных мне – единицы. Единицы способны справиться со своим пороком и превратить его в достоинство. Бок о бок со мной работают люди, страдающие алкоголизмом и наркоманией, работают семиты, славяне, цыгане, темнокожие, метисы – но они арийцы, самые настоящие арийцы, задушившие в себе собственное убожество, своё чудовищное происхождение, свои грязные пороки и вставшие на службу величайшей в мире нации. С каждым годом борьба становится всё труднее, потому что мишеней – всё меньше и меньше, но пока они есть, мы будем бороться с ними и, если понадобится, положим на алтарь этой борьбы собственные жизни.

Я не могу говорить за руководителей других отделов. Не могу говорить даже за своих непосредственных подчинённых. Но я твёрдо знаю: если я буду уверен, что в мире больше нет ни одного человека с нетрадиционным взглядом на любовь, что мы сумели выжечь эту заразу калёным железом, что моя миссия закончена, – я возьму табельный пистолет и пущу пулю в рот. И моя смерть сделает мир чище, погрузив его в пучину беспощадной, безудержной, безупречной толерантности.

Примечание автора

Рассказ написан в 2011 году специально для одной скандально известной антологии. Общей темой сборника была толерантность, и почти все авторы, говоря честно, восприняли эту тему «в лоб». Я попытался понять толерантность по-другому, представить её в совершенно ином свете.

Вообразите стадо из 99 белых и одной чёрной овцы. Естественно, на бедную «чернушку» начнутся гонения по расовому признаку – она будет выделяться из массы, её станут отталкивать от самых вкусных травянистых мест, и даже хозяин не будет знать, что делать с мотком чёрной шерсти, одним среди сотни белых. А теперь представьте, что чёрная овца убита, загрызена волком, заколота фермером, затоптана другими овцами. Мы получаем стадо из абсолютно одинаковых, равных, аккуратных белых овечек. Разве может возникнуть хотя бы намёк на нетолерантное отношение в обществе, где все одинаковы? Нет. Таким образом, мы имеем абсолютно справедливое, абсолютно толерантное общество.

Именно об этом и рассказ. Если целью ставится общество равных, а цель оправдывает средства, то геноцид становится наиболее выгодным и удобным путём к её достижению. В принципе подобную идею можно было вписать в любое тоталитарное общество, но на слуху у русского читателя в первую очередь фашизм, и потому отправной точкой рассказа стали теории профессора фон Эйкштедта и других антропологов, ставивших арийскую нацию uber alles.

Владимира Ивановича Бекаури расстреляли восьмого февраля тысяча девятьсот тридцать восьмого года по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Конечно, спустя два десятилетия его реабилитировали, но это уже ничего не могло изменить. Мёртвым всё равно.