– Да как ты все это помнишь, старая? И что пил, и чем закусывал?

– Я, милый, что вчера было – не упомню. Давеча целый день повторяла: Найденова да Найденова. Кто такая Найденова, ума не приложу. А ложилась спать, так и припомнила, что я сама Найденова и есть. Доживи до моих лет, узнаешь, как оно бывает. А вот это запало – памятую. Да ты слушай. Вот он напился, наелся и говорит: «Плясать сейчас пойду!» Тут же и рожечники заиграли. А мужик сорвался с места и поскакал козлом. И видно – не то, чтоб веселится человек или по пьяному делу колобродит, а вроде ему мука мученическая вот так плясать, и остановиться он не может… Лицо кривит, стоном стонет – аж пена на губах показалась…

– Тьфу, какие ужасы ты рассказываешь, Германовна! Аж озноб продирает.

– Тебе, Владимир Дмитрич, вчуже страшно стало, а мне каково было, малолетке-то? Я ж тогда без памяти в детскую удрала и с тех пор никогда ни за кем не подсматривала…

– Значит, надоумила тебя распутинская пляска…

Советы Смирницкого не помогли Григорию Распутину – вскоре его убили. Слухи о мученической кончине старца, царского фаворита, распространились быстрее молнии. Пал Тимофеич ходил мрачнее тучи. «Погибну я, и Россия погибнет – так мне Григорий сказал однажды, – поведал он жене. – Жди теперь самого дурного. Явился мне Григорий во время спиритического сеансу и предсказал грядущее. Не зрю там ничего для нас отрадного».

Чтобы уберечь семью от предсказанных покойным Распутиным бедствий, Павел Тимофеевич снарядил их за границу. Впрочем, уже и не только провидцы и пророки говорили, что впереди у России большие перемены. В Петербурге из всего обширного семейства остались только сам Смирницкий, его старший сын, который наотрез оказался покидать Россию, да и вообще давно уж не жил с семьей, занимаясь какими-то своими, не вполне понятными делами, и маленькая Зинаида, брошенная на попечение няньки.

Павел Тимофеевич застрелился меньше чем через год. Что послужило причиной этому – неизвестно. То ли оккультные тайны как-то подвели его, то ли житейские обстоятельства сподвигли. А сын его, оставшийся в России, взял себе фамилию своей няньки и пошел в большевики…

– Я ваше семейство никогда не бросала, – с гордостью объявила Зинаида. – Как твой дед женился, родились у них девочки, так я при них была неотлучно, на моих руках выросли…

– Какие девочки? – удивился Владимир Дмитриевич. – У мамы была сестра?

– Была, а как же… Марта ее звали. Марта и Майя, вот такие имена им придумали. За Мартой вот не углядела… Потерялась она, когда в эвакуацию ехали. Тогда мы в квартире жили, в городе. Деда твоего на фронте убило. Майечка когда замуж вышла, и мы снова сюда въехали. Вот радости-то было, помню!

– Да-а, устроила ты мне сегодня вечер воспоминаний… А теперь признавайся: зачем весь этот разговор затеяла?

Германовна наклонилась к Владимиру Дмитриевичу низко-низко, так что седая прядка тонких волос защекотала тому щеку, и прошептала еле слышно:

– В доме клад спрятан.

– Клад? Германовна, а ты не спятила часом? Какой клад?

– Вот этого я не знаю, – с достоинством ответила старуха. – Никогда не интересовалась. Я старая, одинокая женщина – зачем мне знать о каком-то кладе?

– Однако же ты знаешь!

– Я ж для тебя, Владимир Дмитрич! Вижу, у тебя проблемы. Не знаю, какие, и вникать не хочу. Это ведь не мои проблемы, как сейчас говорится. Но полагаю, что тут замешаны деньги. Они повсюду замешаны, все зло от них. Так вот и решила тебе сказать… Кто му же помруя скоро. Два века никто не живет, а я уже до второго века дотянула. Пора и честь знать. Могла ли я надеяться новое тысячелетие встретить?

– Ближе к теме, – ласково потребовал Владимир Дмитриевич. – Откуда ты про клад знаешь? Видела, как прадед его прятал?

– Нет, этого не видела и врать не стану. Да только люди видели. Нянька моя.

– Так она померла ж уже сто лет назад! Германовна! Что ты из меня Воробьянинова делаешь!

– Мерси за такое сравнение, – рассердилась старуха. – Я, выходит, сущеглупая воробьяниновская теща? Вот возьму и не скажу тебе ничего. Помру и унесу с собой в могилу…

– Германовна, не надо уносить в могилу. Я тебя люблю, Германовна…

– Так бы и слушала, век бы слушала, – ехидная старуха прищурилась на солнце. – Мне, в моем возрасте, любовные признания весьма полезны для общего тонуса организма… Бальзам на душу. Ладно, погожу еще помирать. Где клад, не знаю, а знаю, где карта, что на клад указывает.

– А где?

– Да на столе у тебя в кабинете!

* * *

Стол был огромный и тяжелый, как могильный памятник генералу от инфантерии, и сохранился в неприкосновенности с тех дальних времен, вероятно, не только и не столько из-за почтительности потомков, но и из-за их мало-силия и лени. Чтобы вынести стол со второго этажа, понадобилась бы целая бригада грузчиков. А на черта его было выносить? Совершенно незачем. Служит стол верой и правдой, вот и пусть стоит на своем историческом месте.

Карта оказалась выжжена на нижней стороне столешницы.

– Прадед твой лично трудился, – прошептала Германовна, водя рукой по испещренной темно-коричневыми линиями поверхности. – Только ты, батюшка, ужо сам разбирайся в этой карте. Мне зрение не позволяет, да и в прикладной топографии я не сильна.

Откровенно говоря, Владимир Дмитриевич Краснов тоже был «в прикладной топографии» не ахти. Ему понадобилось четыре часа, чтобы расшифровать небрежную схему, мысленно убрать и сдвинуть со своих мест привычные вещи, преодолеть нервную дрожь. Германовна в это время дремала в кресле, ползала на кухню, приносила зеленый чай, ледяной клюквенный морс и сырные палочки, наконец как-то очень молодо устроилась на стуле у окна и запела старинный романс про хуторок. Что там с этим хуторком случилось нехорошего, Владимир Дмитриевич так и не узнал, потому что наконец-то ПОНЯЛ, где запрятал свои сокровища его загадочный прадед.

Александра поставила машину на стоянку и некоторое время посидела, глядя в пространство широко раскрытыми пустыми глазами. Как много событий случилось с утра! Ее пророческий сон, в котором она опять называла свою дочь Корой. Вызов к Кленову. Обвинение Киры в убийстве. Исполнение пророческого сна – дверь, ведущая из монументального буфета на черную лестницу, и таинственная находка… А потом еще неуместный, странный поцелуй, который вот уж никак не вяжется со всем остальным! Она до сих пор чувствует его в уголке рта, и это мешает ей сосредоточиться…

– Кира жива, – сказала самой себе Александра, стерев поцелуй запястьем. – Теперь я это знаю точно. Она жива, и я найду ее.

Александра снова выехала со стоянки, сопровождаемая удивленным взглядом скучающего сторожа. Она поедет по улицам, она поедет просто так и будет искать знак. Если ей снятся пророческие сны, то почему бы ей не найти указания на то, где искать Киру? Она увидит ее следы – серебряную дымку, тающую в воздухе, например… Или увидит ее саму. Кира будет идти по улице – в белом платье, с летящими по ветру волосами. Потерянная, несчастная девочка, затравленная этим миром.