– Садись, – сказал я и открыл дверцу, так что ей пришлось убрать локоть со стекла. Я не знал, как к ней обращаться, и поэтому сказал ей то, что сказал бы Селии, если б вдруг встретил ее одну на улице в такой поздний час. Я был водителем, то есть мужчиной, чьи большие руки с крепкими неуклюжими пальцами лежали на руле, мужчиной, который со своего сиденья приглашал ее сесть в машину. Я был тем, кто решал, что ей делать, тем, кто распоряжался. Впрочем, я пока не мог приказывать: сделка еще не была заключена.

– Э, минутку, минутку! Куда поедем и сколько у тебя есть? – спросила она, делая шаг назад и уперев одну руку в бок. Я услышал, как звякнули браслеты. Селия тоже носила браслеты, но они не звенели так громко, может быть, их было не так много.

– Прокатимся немного для начала. Деньги есть, не волнуйся. Вот, возьми. Может быть, будешь полюбезней. – И я вынул из кармана брюк и протянул ей несколько купюр разного достоинства (у меня при себе было достаточно денег наличными). Я хотел показать ей, что с этим проблем не будет. Она поняла. Протягивая ей купюры (как колоду карт), я подумал, что если это не Селия, то я совершаю ошибку: я словно предлагал ей меня ограбить – люди всегда хотят получить все, что видят, все, что могут заполучить. Но она слишком походила на Селию, так что я не мог не доверять ей. Это была она, даже если это была не она.

– Ладно, пока я возьму это и это. За то, что с тобой прокачусь. Так нормально? – И она очень осторожно взяла две купюры, как две карты, и положила их в карман. – Если захочешь чего-то еще, договоримся потом. Одно дело Барахас, другое – Гвадалахара. А если захочешь в Барселону, остановимся у банкомата.

– Садись, – сказал я и хлопнул ладонью по пустому сиденью справа от меня. Взлетело облачко пыли.

Она села и закрыла дверцу. Я включил зажигание и увидел, как те две проститутки сели на ступени – у них не будет шанса. Наверное, им было холодно сидеть на каменных ступенях в таких коротких юбках. К тому же недавно прошел дождь и ступени еще не просохли. На Селии тоже была короткая юбка, такая короткая, что, когда она села рядом со мной, мне показалось, что юбки не было вообще – видна была полоска кожи выше кружева на черных – без резинок – чулках. Кожа была белая, слишком белая для осени. Я поехал по улице Кастельяна.

– Э, ты куда едешь? – спросила она. – Лучше давай свернем куда-нибудь. – Она предлагала свернуть на Фортуни или еще на какую-нибудь из тихих улиц, где почти нет машин, где за черными оградами стоят посольства богатых стран, где частные сады с ровно подстриженными газонами, где много деревьев, где тихо не только ночью, но и днем. Я помню эти улицы с детства, когда маршруты номер 16 и 61 – длинные красные автобусы, возле остановки которых ко мне в машину села Селия (или это не Селия?), – были один – двухэтажным автобусом, похожим на лондонские, а другой – трамваем (некоторые участки трамвайных путей сохранились до сих пор). Оба они тогда были голубыми – и трамвай, и двухэтажный автобус, на которых я каждый день ездил в школу и из школы. И номера у них были те же: 16 и 61. На этих улицах можно остановить машину и постоять некоторое время, не опасаясь, что фары встречных машин то и дело будут освещать находящихся в машине людей, можно поговорить, можно спокойно принять дозу кокаина, можно потискаться с девчонкой на заднем сиденье. Мальчишки прибегают сюда покурить перед уроком. Это иностранные улицы, здесь больше свободы.

– Не волнуйся, мы потом вернемся. Я оставлю тебя на том же углу или где ты скажешь. Такси ловить тебе не придется. Они, наверное, не очень-то вас берут? – Замечание было неуместным, даже оскорбительным, если эта женщина не была Селией. – Мне хочется немного прокатиться сначала, пока нет машин.

– Как хочешь, – ответила она. – Скажешь, когда тебе надоест. Только не очень долго катайся, а то я буду чувствовать себя подружкой таксиста, которая катается с ним весь день.

Ее последние слова меня рассмешили. Так же смешила меня Селия, когда у меня уже прошла влюбленность и мне было просто приятно быть с ней. Действительно, некоторые молодые таксисты по вечерам в пятницу и субботу возят с собой своих девушек – у них нет другой возможности видеться, ведь таксистам нужно работать. Эти девушки необычайно терпеливы. Или необычайно влюблены. Таксист и его подружка даже поговорить как следует не могут: сзади всегда сидит пассажир, который смотрит в затылок (смотрит ей в затылок, если это мужчина, особенно одинокий мужчина) и, наверное, слушает.

Я молча ехал по хорошо знакомой мне улице Кастельяна. Некоторые (очень немногие) места не меняются. «Кастельяна-Хилтон» уже давно переименован, но для меня он по-прежнему «Кастельяна-Хилтон», «House of Ming» (в годы моего детства даже упоминать это название запрещалось), «Чамартин», стадион команды «Реал Мадрид», – на память сразу приходят имена, которые не стерлись в памяти и никогда не сотрутся: я до сих пор помню наизусть список игроков команды и помню их лица. Я впервые увидел их на цветных картинках (у каждого мальчишки был целый альбом): Лесмес, Риаль, Копа, толстый Пушкаш, Веласкес, Сантистебан и Саррага – игроки, чьи лица теперь, если мне придется с ними встретиться, я уже не узнаю. А Веласкес был просто гений.

Я молчал и лишь поглядывал искоса на сидевшую рядом со мной проститутку, пытаясь сравнить свои теперешние ощущения с теми, которые я столько раз испытывал, когда мы возвращались откуда-нибудь очень поздно и рядом со мной в машине сидела усталая Селия. Мне хотелось взглянуть ей в лицо, всмотреться в ее черты, но на это еще будет время, к тому же лицо может обмануть, поэтому иногда надежнее довериться собственным чувствам и ощущениям, обратить внимание на характерные жесты, ритм дыхания, манеру покашливать, особые словечки, запах (запах умерших остается, даже когда от них не остается уже больше ничего), на походку, на то, как человек закидывает ногу на ногу, барабанит пальцами по столу, потирает подбородок большим пальцем, улыбается – улыбка всегда выдает человека, который отказывается от своего имени, она у каждого своя. Может быть, рискнуть и заставить сидящую в моей машине проститутку рассмеяться? Тогда у меня не останется сомнений.

Я никак не мог понять, что заставило Селию (если это Селия) пойти на панель. Недостатка в деньгах у нее не было. Тогда что? Избыток легкомыслия? Жажда острых ощущений? А может быть, ее толкнула на это месть? Может быть, она хотела наказать меня? Она знала: мне будет больно узнать, что друзья Руиберриса встречали ее в подозрительных барах и что сам Руиберрис снял ее однажды на ночь, встретив в одном из таких заведений. А сейчас она могла отомстить мне сполна, если я был я, а она была она (она тоже могла сомневаться, я ли это: сам человек не замечает, как он меняется, я не замечаю, как меняюсь, и вполне вероятно, что я уже не тот, каким она меня помнит). И эта месть заключалась в том, чтобы роднить меня с кем попало, с незнакомыми мне мужчинами, о которых я никогда не узнаю, кто они и сколько их было – этого не знает даже она сама (если только не ведет им счет, не записывает их в свой дневник и не спрашивает, как их зовут – хотя вряд ли они скажут ей правду).

– Как тебя зовут? – спросил я проститутку, когда мы доехали до конца улицы Кастельяна и уже поворачивали назад.