— Манчи? — шепчу я, засовывая туда голову.

И быстро оглядываюсь.

Мэтью с силой выдирает мачете из пола.

— Тодд? — говорит Манчи, напуганный и растерянный. — Тодд?

Мэтью идет к нам, идет тяжело и медленно, как бутто ему больше некуда торопиться, а впереди сплошной волной катится его Шум, не терпящий возражений.

У меня нет выбора. Я заползаю в закуток и выставляю вперед нож.

— Я уйду из деревни! Если вы нас не тронете, мы уйдем!

— Слишком поздно, — отвечает Мэтью. Он совсем близко.

— Вы ведь не хотите меня убивать! Я чувствую.

— Заткни пасть!

— Прошу, — говорю я, размахивая ножом. — Я тоже не хочу вам зла.

— Не убедил!

Он все ближе, ближе…

Откудато издалека доносится грохот. Люди бегут по улице и кричат, но ни я, ни Мэтью не оборачиваемся.

Я пытаюсь всем телом вжаться в закуток, но он слишком мал для меня. Озираюсь по сторонам: где же спрятаться?

Негде. Спрятаться негде.

Теперь решать моему ножу. Пусть даже он ничего не стоит против мачете.

— Тодд? — доносится из-за спины.

— Не бойся, Манчи, — говорю я. — Все будет хорошо.

Откуда мне знать, вдруг он поверит?

Мэтью почти рядом.

Я стискиваю нож.

Мэтью останавливается в метре от меня — так близко, что я вижу блеск его глаз.

— Джессика, — говорит он.

И замахивается мачете.

Я откидываюсь назад, заношу нож, собираю в кулак всю волю…

Но Мэтью мешкает…

Мешкает…

Я узнаю это замешательство…

И не теряю ни секунды.

Быстро помолившись — только бы они не были сделаны из той же резиновой дряни, что и канаты моста! — я одним движением перерезаю несколько веревок, скрепляющих вязанки силоса. Остальные веревки тут же рвутся, не выдержав тяжести, а я закрываю голову руками и как можно глубже вжимаюсь в закуток.

Гул, удар, «Ох!» от Мэтью, и я поднимаю глаза: его с головой завалило вязанками, только сбоку торчит рука, мачете валяется на полу. Я отшвыриваю его ногой и оглядываюсь по сторонам в поисках Манчи.

Он спрятался в темном углу за упавшими вязанками. Подбегаю к нему.

— Тодд? — говорит он. — Хвостик, Тодд?

— Манчи! — Вокруг темно, хоть глаз выколи, и мне приходится сесть на корточки. Хвост Манчи стал короче на две трети, всюду кровища, но — благослови Бог моего пса! — он все еще пытается им вилять.

— Ой, Тодд?

— Все хорошо, Манчи, — говорю я, плача в голос от радости, что ему оттяпали только хвост. — Мы тебя живо подлатаем.

— Ты, Тодд?

— Я цел, — отвечаю, гладя его по голове. Манчи прикусывает мою руку, но я не злюсь: это он от боли. Он лижет укушенное место и кусает снова. — Ой, Тодд!

— Тодд Хьюитт! — Женский голос со стороны главных ворот.

Франсиа.

— Я здесь! — кричу, вставая. — Все нормально. Мэтью сошел с ума…

Но она меня не слушает.

— Тебе надо спрятаться, щенок, — быстро произносит Франсиа. — Тебе надо…

Она умолкает, замечая под вязанками Мэтью, и тут же начинает их растаскивать.

— Что случилось? — Стащив одну с лица Мэтью, Франсиа проверяет, дышит ли он.

Я показываю на мачете.

— Вот что.

Франсиа смотрит на мачете, потом долго смотрит на меня, и по ее лицу ничего нельзя понять. Я не знаю, жив Мэтью или нет, и никогда не узнаю.

— На нас напали, щенок, — говорит она.

— Что?!

— Мужчины. Прентисстаунцы. Тот отряд, который за вами гнался. Они напали на деревню.

Сердце вываливается у меня из ботинок.

— О нет, — выдавливаю я. — О нет!

Франсиа все еще смотрит на меня, и только Богу известно, о чем она думает.

— Не отдавайте нас! — снова пятясь, кричу я. — Они нас убьют!

Франсиа хмурится.

— Что ж я за человек, по-твоему?

— Не знаю, — честно отвечаю я. — В том и вся беда.

— Я никому тебя не отдам. Честное слово. И Виолу тоже. Если уж на то пошло, на собрании все только и думали, как защитить вас от того, кто почти наверняка за вами пожалует. — Она смотрит на Мэтью. — Жаль, одного обещания мы не сдержали.

— Где Виола?

— У меня дома, — отвечает Франсиа, опять всполошившись. — Идем, тебя надо спрятать.

— Стойте.

Я протискиваюсь между вязанками и стеной к Манчи. Он все еще сидит в углу и лижет хвост. — Сейчас я возьму тебя на руки. Ты только не кусайся очень сильно, хорошо?

— Хорошо, Тодд! — отвечает он, поскуливая от каждого движения больным хвостом.

Я нагибаюсь и поднимаю его к груди. Он взвизгивает, хватает меня зубами за руку и тут же лижет укушенное место.

— Ничего, дружок, — говорю я, стараясь нести его как можно бережней.

Франсиа ждет меня у ворот склада, и мы вместе выходим на главную улицу.

Всюду носятся люди. Мужчины и женщины с винтовками бегут к садам, а остальные загоняют домой детей (вот они, опять!). Где-то вдали раздаются выстрелы и крики.

— Где Хильди?! — ору я.

Франсиа не отвечает. Мы подбегаем к ее крыльцу.

— Что с Хильди? — снова спрашиваю я, когда мы поднимаемся по ступенькам.

— Она сражается, — не глядя на меня, говорит Франсиа. — Ее ферма первой попалась им на пути. Тэм встретил их один.

— О нет! — повторяю я, как дурак. Можно подумать, от моих «о нет!» есть какая-то польза.

Виола слетает по лестнице нам навстречу.

— Почему так долго? — спрашивает она чересчур громким голосом, непонятно, к кому обращаясь. Завидев Манчи, она охает.

— Тащи свои пластыри, — говорю я. — Ну те, крутые.

Виола кивает и снова убегает наверх.

— Сидите здесь, понятно? — говорит Франсиа. — Что бы ни случилось, не выходите на улицу.

— Но нам надо бежать! — кричу я, ничего не понимая. — Нам нельзя здесь оставаться!

— Нет, щенок, — говорит Франсиа. — Если вы нужны Прентисстауну, этой причины нам уже достаточно, чтобы вас им не отдать.

— Но у них ружья…

— У нас тоже, — перебивает меня Франсиа. — Жалкому отряду прентисстаунцев не взять нашу деревню.

Виола уже несется по ступеням, на бегу роясь в сумке.