Так, я понял, они ненавидят Прентисстаун. Я тоже его ненавижу, но причин для ненависти у меня куда больше, чем у них.

Утро постепенно сходит на нет, и я начинаю коечто замечать. Например, хотя тяжелую работу выполняют и мужчины, и женщины, последние чаще распоряжаются и отдают приказы, а первые васнавном подчиняются. И раз уж Франсиа — заместитель мэра, а Хильди не пойми кто, но тоже кто-то важный, до меня потихоньку доходит, что Фарбранчем заправляют женщины. Я постоянно слышу их тишину: они идут по улицам, а в ответ летит Шум мужчин, иногда брюзгливый и раздраженный, но по большей части мирный.

И вапще Шум здесь куда более сдержанный и спокойный, чем тот, к которому я привык. Зная, сколько тут женщин, и помня о прентисстаунском Шуме, можно подумать, что все небо над Фарбранчем должно быть забито образами выделывающих всякие непотребности женщин. Ничего подобного. Нет, мужчины и здесь мужчины, конечно, временами что-то такое встречается, но васнавном слышны только песни, молитвы или мысли о работе.

Жители Фарбранча невероятно спокойны и оттого немного наводят жуть.

Я то и дело пытаюсь расслышать тишину Виолы.

Но ее нигде нет.

В обед Франсиа приходит снова и приносит мне сэндвич и кувшин воды.

— А где Виола? — спрашиваю я.

— Всегда пожалуйста, — говорит Франсиа.

— Не понял?

Она вздыхает и отвечает на мой вопрос:

— Виола работает в саду, собирает опавшие фрукты.

Я хочу спросить, как она, но не спрашиваю, а Франсиа почему-то (нарочно?) не угадывает этот вопрос в моем Шуме.

— Ну как ты, справляешься?

— Да я вапще-то не только с метлой обращаться умею! — огрызаюсь я.

— Не перечь старшим, щенок. Еще успеешь наработаться.

Со мной она не остается: тут же отходит к Ивану и перекидывается с ним несколькими словами, а потом убегает по своим делам, уж не знаю, чем там занимаются заместители мэров целый день.

Можно я коечто скажу? Глупо, конечно, но Франсиа мне даже нравится. Может, потомушто своими дурацкими замашками она напоминает Киллиана. Всетаки память странная штука, правда?

Только я набрасываюсь на сэндвич, как слышу приближающийся Шум Ивана.

— Крошки я подмету, — говорю.

Как ни странно, он смеется — грубоватым таким смехом.

— Не сомневаюсь. — Он кусает свой сэндвич. — Франсиа сказала, что севодня будет собрание.

— Насчет меня?

— Насчет вас обоих. Тебя и девчонки. Тебя и девчонки, которой удалось спастись из Прентисстауна.

Шум у него какой-то странный. Осторожный, но напористый, как бутто он меня проверяет. Враждебности я не чувствую — по крайней мере, к себе, — но что-то похожее просачивается сквозь его мысли.

— Нас познакомят с жителями? — спрашиваю я.

— Посмотрим. Сперва надо все обсудить.

— Если будете голосовать, — говорю я, уплетая сэндвич, — вряд ли кто-то встанет на мою сторону.

— За тебя выступает Хильди, — говорит Иван. — А в Фарбранче это дорогого стоит — дороже, чем следовало бы. — Он умолкает и проглатывает свой кусок. — Да и люди здесь живут добрые, славные. Мы и раньше кой-кого из Прентисстауна принимали. Правда, давно это было, в лихие времена.

— В войну? — спрашиваю я.

Иван пристально смотрит на меня, прощупывая Шумом и пытаясь понять, что мне известно.

— Ага. В войну.

Он обводит взглядом склад — вроде бы непринужденно, только я-то знаю, он смотрит, нет ли кого поблизости. Потом снова поворачивается и упирается в меня взглядом. Очень пытливым взглядом.

— И потом, не все жители Фарбранча думают одинаково.

— О чем? — спрашиваю я. Мне совсем не нравится жужжание его Шума.

— О прошлом. — Он говорит тихо, сверля меня взглядом и нагибаясь все ближе.

Я немножко пячусь:

— Да что вы такое говорите?

— У Прентисстауна еще есть союзники, — шепчет он. — Только они прячутся в самых неожиданных местах.

В Шуме Ивана начинают проступать картинки: совсем маленькие, как бутто он не хочет, чтобы их увидели другие. Постепенно я вижу их все ясней: что-то яркое, что-то мокрое, что-то быстрое, сонце светит на красн…

— Щенята! Щенята! — доносится из угла пронзительный лай Манчи. Я подскакиваю на месте, и даже Иван в испуге отшатывается. Картинки быстро исчезают. Манчи продолжает лаять, и на меня обрушивается целый шквал хихиканья. Я оборачиваюсь.

Сквозь дырку в стене на нас смотрят несколько ребятишек: они улыбаются и подталкивают друг друга к дырке.

Показывают пальцем. На меня.

Какие же они маленькие. Крохи совсем.

Нет, да вы только посмотрите!

— А ну брысь отсюдова, паразиты! — прикрикивает на них Иван. В его голосе и Шуме уже звучит смех, а от прежних картинок не осталось и следа.

С улицы доносится визг, и дети бросаются врассыпную.

И все, их больше нет.

Как бутто и не было. Как бутто я их выдумал.

— Щенята, Тодд! — лает Манчи. — Щенята!

— Знаю, — говорю я и чешу его за ухом. — Знаю.

Иван хлопает в ладоши.

— Ну пообедали и хватит. Пора за работу.

Прежде чем уйти на свое место, он бросает на меня последний многозначительный взгляд.

— Что это вапще было? — говорю я Манчи.

— Щенята, — бормочет пес, тыча мордой мне в ладонь.

А потом начинается день, и проходит он примерно так же, как утро. Я подметаю, подметаю, на склад заглядывают люди, потом мы прерываемся, чтобы попить воды (Иван больше ничего не говорит), и я снова подметаю.

Какоето время я раздумываю над тем, что нам делать дальше. Да и нам ли? Севодня в Фарбранче будет собрание, и они наверняка решат оставить Виолу у себя, пока не прибудет ее корабль. Но захотят ли они оставить меня?

И если да, то стоит ли мне оставаться?

И нужно ли мне их предупредить?

В животе жжет всякий раз, когда я думаю о дневнике, поэтому я все время меняю тему.

Проходит целая вечность, и сонце начинает садиться. Подметать в этом дурацком сарае больше нечего. Я прошел его от края до края несколько раз, сосчитал все корзины, пересчитал, даже попробовал залатать дырку в стене, хотя никто и не просил. Сколько занятий, оказывается, можно найти, когда тебя запирают в сарае!

— Неужели? — говорит внезапно выросшая из ниоткуда Хильди.

— Нельзя так подкрадываться к людям, — бурчу я. — Вас, бесшумных, и за метр не услышишь!