— Видать, ночью берега Исландии проморгали, — решил Торин. — Слыхал я об этом острове. Большая земля должна к югу быть. По волнам видно. Да и птицы в ту сторону направляются. И зверь морской.

Монах глянул за борт, и точно: несколько небольших тюленей виднелись по правому борту. Морские твари плыли у самой поверхности воды, забирая к югу. Прав конунг — недалеко Исландия. Отец Целестин всегда удивлялся потрясающему умению норманнов определить направление или местонахождение корабля по мельчайшим приметам — по виду и цвету волн, направлению течения, ветру, тёплый он или холодный…

— А ну, бездельники, за вёсла беритесь, нам теперь парус не в помощь! — гаркнул Торин. — Теперь ещё только Скага-фьорд найти, и, считай, приехали!

— А что там, в этом Скага-фьорде? — спросил отец Целестин, наблюдая, как сворачивают парус. Застоявшиеся дружинники уже разбирали вёсла и устраивались на скамьях у бортов.

— Там… там знакомец мой старый, Хёгни Ингвиссон, зимнюю стоянку держит. Посёлок куда как меньше Вадхейма будет, да и кораблей у него всего пара. Ну да ничего, на пяток дней задержимся, а там видно будет. Мы с этим Хёгни вместе на Вормс ходили лет десять назад. Заодно и порасспросим кое о чём, он тут уже не первый год зимует. Если что необычное в землях исландских есть, всяко знать даст.

Пятнадцать пар вёсел разом опустились в воду. Как Торин и предсказывал, пустынные, холмистые берега Исландии показались часа через два, и, ориентируясь по каким-то одному ему ясным приметам, конунг направил кнар на запад, вдоль берега. По его словам, вход в Скага-фьорд должен был быть не очень далеко. Они миновали узкий, глубоко вдающийся в глубь земли залив, называвшийся Эйя-фьорд, и наконец, обогнув два небольших полуострова, конунг развернул корабль чётко на юг, в открывшийся широкий проход, стараясь держаться ближе к западному побережью. Это и был Скага-фьорд.

Отец Целестин, закутавшись в плащ, грустно смотрел на новую землю, проплывавшую перед его глазами. Да, если уж покрытая лесами южная Норвегия казалась ему унылой и холодной, то что говорить об Исландии? Чёрные крутые холмы с едва заметной растительностью, снег лежит совсем таянием не тронутый. Холод собачий опять же. И как тут только люди живут?

Впрочем, это не северные берега, а остров, как Торин говорил — довольно большой. Может, тут и повеселее места есть.

О деревянные борта ладьи постукивали плававшие в изобилии по фьорду небольшие льдины, промозглый ветер с острова продувал самую тёплую одежду, а ясное с утра небо начало затягиваться грязно-серыми тучами. И вот уже закружился снежок.

— Вон поглядите, огонь! — заорал Эрик, стоявший на носу. После стычки с германцем сидеть на вёслах ему было тяжеловато. Он указывал куда-то вперёд и вправо, и точно, там, на спускавшемся к воде пологом склоне, виднелись какие-то строения и поблескивали в предвечернем сумраке редкие огоньки. У берега, как и в Вадхейме, вытянутые на сушу, стали два узких, длинных дракара.

Спустя совсем немного «Звезда Запада» ткнулась носом в прибрежную гальку, зашуршавшую под днищем корабля. Вот и Исландия.

Их тоже увидели. На берег высыпали несколько десятков вооружённых мужчин — это воинство выглядело хоть и не многочисленным, но угрожающим. Хорошо, хоть предусмотрительный Торин распорядился снять щиты с бортов в знак добрых намерений. Сам конунг вместе с Видгниром и Олафом, дав распоряжение пока всем сидеть на месте, спрыгнул с кнара на землю и поднял руку, сняв шлем.

— Я конунг Вадхейма Торин из Норвегии, пришёл в Скага-фьорд с миром! — прокричал он, но на случай чего от корабля отходить не стал. — Я хочу говорить с вашим конунгом Хёгни. Где он?

Из толпы вышел высоченный седой человек, а за ним ещё двое, и направились к Торину. Все в шлемах и при оружии.

— Кто называет себя Торином из Вадхейма? — спросил седой. — Я Хёгни Ингвиссон.

Тут, разглядев, кто перед ним стоит, Хёгни сам сбросил свой шлем и, бросившись к Торину, обнял его:

— Во имя Асов, это ты! Какие боги занесли тебя сюда, Торин?! Что ты ищешь в Исландии?

— А ты что, волк старый, думал, я забыл, как ты звал меня к себе ещё тогда, когда мы франков на Рейне за мошну щупали? — посмеиваясь, ответил Торин, хлопая Хёгни по плечу. — Примешь меня с дружиной деньков на пять? Да и разговор к тебе есть…

— Это ты что, только для разговору до Исландии добрался? — хитро прищурился Хёгни. — Небось на Рим идти собрался да меня с собой звать хочешь? Впрочем, что это я? Зови своих, у нас и отдых, и пищу найдёте. Конунгу Вадхейма и людям его ни в чём отказу от нас не будет. — Хёгни обернулся и махнул своим рукой, крикнув: — Принимайте гостей из славного Вадхейма!

Теперь, когда последние подозрения рассеялись, воины Хёгни опустили луки, и встреча с ними оказалась на редкость тёплой. Было как раз время прилива, и, молодецки ухая, хозяева помогли вадхеймцам наполовину втянуть корабль на берег и привязать пеньковыми верёвками ко вбитым глубоко в песок и гальку столбам. Затем гостей разобрали по домам, отдыхать.

Посёлок и на деле оказался небольшим — полтора десятка домов под дощатыми двускатными крышами, в каждом, как водится, жило по нескольку семей. К домам лепились косые, крытые соломой строения для скота, хранилища сена и зерна, маленькие кузни. Никакой ограды вокруг поселения не было, а отец Целестин и вовсе был в удивлении, откуда взялось дерево даже для жилья на этой, казалось, абсолютно безжизненной земле. Жило в Скага-фьорде немногим более двухсот человек — выходцев из Норвегии, устроивших колонию здесь около двадцати лет назад. Из разговоров Хёгни стало известно, что житье в Исландии трудное — снег сходил только в июне-июле, хлеб здешняя земля не родила, посему приходилось привозить его с востока, а в голодные годы так и мхом питаться. Но вот чего много, так это рыбы, зверя морского да птиц. Сын Хёгни, Гудмунд, с гордостью показал Торину клыки морских чудовищ, водившихся во фьордах, — зубы длиной в человечью руку.

В громадном каменном очаге шипел торф, булькал котел с пивом, и отогревшийся отец Целестин пребывал в полнейшем блаженстве. Безусловно, дом у местного конунга куда попроще Торинова, но гостеприимством он превзошёл, по мнению монаха, даже византийцев. Всё, что имелось в доме, было выставлено на стол, пива наварено на целую армию, развлекал гостей старик скальд из трэлей, прекрасно игравший на простеньких гуслях.

Обнаглевший Гунтер увязался вместе с конунгом, и теперь, окосев от неумеренного потребления хмельного напитка, приставал к молодой рабыне, даже на терпимый взгляд отца Целестина страшной как смертный грех. Монах, краем глаза понаблюдав за этой парой, пришёл к выводу, что, видимо, утром у девицы всё седалище окажется в синяках, а если молодого германца не приструнить, то, похоже, к следующей зиме в доме у Хёгни будет пополнение… А, да ну его, этого Гунтера.

Отца Целестина несколько обескуражил тот факт, что и Хёгни, и все его домочадцы смотрели на него без какого-либо удивления, а потом ещё и спросили, не из Ирландии ли родом почтенный спутник конунга Торина, чтущий Бога Единого? Как же так, спрашивается? Откуда эти язычники так хорошо осведомлены о монашестве и при чём тут Ирландия? Несмело задав возникшие вопросы Хёгни, отец Целестин понял, что он не первый представитель отшельнической братии, виденный здесь. Ему поведали о том, что его собратья по ремеслу, монахи ордена святого Патрика из Ирландии, уже не один год обитают в сих землях, на восточном и южном побережье острова. Люди они вельми добрые и незлобивые, иногда в Скага-фьорд наведываются, речи о Боге Едином перед дружиной держат, богов древних хулят да поклоняться им сами брезгуют и другим запрещают. И что им плохого Асы с Ванами сделали? Словом, выгоняет этих монахов конунг и хулу на Одина возводить не даёт. И ведь чего, тати, удумали: изваяния богов сбросить да разбить! Неужто Единый удачу в битвах дружине принесёт да корабль поправит? Он же не Один!