– Меня зовут Курт Валландер, я следователь из истадской полиции, – сказал он, протягивая руку для рукопожатия. – А вы, наверное, Тумас Рундстедт, начальник ревизионного отдела в ландстинге.

Лысый коротко кивнул.

– А в чем дело? – спросил он. – Мы несколько раз просили, чтобы нас не беспокоили. Финансы ландстинга – не игрушка. Особенно в нынешнее время.

– Конечно, конечно. Я вас долго не задержу. Скажите, знакомо ли вам имя Ларс Борман?

Тумас Рундстедт удивленно поднял брови:

– Это было еще до меня. Ларс Борман работал у нас ревизором. Он умер. Но я его не знал, я всего полгода работаю в ландстинге.

Черт подери, подумал Валландер. Незачем было ехать в Хёэр.

– Вас что-нибудь еще интересует?

– А кто работал до вас?

– Мартин Оскарссон. Он ушел на пенсию.

– Значит, он был шефом Ларса Бормана?

– Да.

– А где он сейчас?

– Живет в Лимхамне. Красивый дом у пролива. Мёллевеген, а номер дома не помню. Посмотрите в телефонном справочнике.

– Тогда все, – сказал Валландер. – Извините за беспокойство. А вы знаете обстоятельства смерти Ларса Бормана?

– Он вроде бы покончил жизнь самоубийством.

– Успехов вам с бюджетом, – сказал Валландер. – Небось налоги повысите?

– Там видно будет, – улыбнулся Тумас Рундстедт и пошел в зал.

Валландер кивнул дежурному и пошел к машине. Позвонил в справочную и выяснил, что Мартин Оскарссон живет на Мёллевеген, 32.

Он добрался туда около двенадцати.

Это был каменный дом старинной постройки – над большой входной дверью красовалась надпись «1912». Он позвонил. Дверь открыл пожилой человек в тренировочном костюме. Валландер представился и показал удостоверение. Хозяин пригласил его в дом. Интерьер представлял собой полную противоположность мрачноватому фасаду: светлая мебель, занавески пастельных цветов, очень просторно. Откуда-то доносились звуки старой пластинки. Валландеру показалось, что он узнал голос старого артиста варьете Эрнста Рольфа. Мартин Оскарссон предложил ему сесть и поинтересовался, не хочет ли он кофе. Валландер отказался.

– Я приехал поговорить с вами о Ларсе Бормане, – сказал он, – по совету Тумаса Рундстедта. Ларс Борман погиб год назад, незадолго до того, как вы вышли на пенсию. Официальная версия – самоубийство.

– А почему вас заинтересовал Ларс Борман? – спросил Оскарссон, и Валландеру показалось, что он насторожился.

– Его имя всплыло в проходящем сейчас следствии.

– Какого рода следствии?

Валландер подумал, что стоит сказать все как есть.

– Вы, наверное, читали в газетах несколько дней назад о зверском убийстве адвоката в Истаде. Именно в связи с этим делом у меня и возникли вопросы, касающиеся Ларса Бормана.

Мартин Оскарссон долго и внимательно смотрел ему в глаза, прежде чем начал говорить:

– Я хоть и старый человек, но еще не совсем. Во всяком случае, способность удивляться я сохранил. А вы меня удивили. Поэтому я отвечу на ваши вопросы. Если смогу, разумеется.

– Ларс Борман работал ревизором в ландстинге. Какого рода эта работа? И как давно он работал?

– Ревизор есть ревизор, – сказал Мартин Оскарссон, – ясно, какого рода у него работа. Он проверяет бухгалтерию, в нашем случае бухгалтерию ландстинга. Смотрит, соблюдены ли существующие законы и предписания, не превышены ли статьи расходов. Помимо этого следит за выплатой зарплаты. Надо помнить, что ландстинг – очень крупная организация, состоящая из множества мелких подразделений. Самая главная задача ландстинга – здравоохранение. Но есть и другие дела – образование, культура… в общем, много всего. Ларс Борман, конечно, был у нас не единственным ревизором. Он пришел в ландстинг из управления коммуной в начале восьмидесятых.

– Он был хорошим ревизором?

– Лучшим из всех, кого я когда-либо знал, – без промедления и очень уверенно сказал Оскарссон.

– Почему вы так считаете?

– Он работал быстро и чрезвычайно аккуратно. Очень любил свою работу, постоянно вносил предложения, как сэкономить деньги в ландстинге.

– Все говорят, что он был очень порядочный человек.

– Никаких сомнений. И ничего удивительного – большинство ревизоров порядочные люди. Конечно, есть и исключения… но такие обычно не удерживаются. Особенно в ландстинге.

Валландер немного подумал.

– И вдруг он кончает жизнь самоубийством, – сказал он. – Это было неожиданно для вас?

– Конечно, неожиданно. А разве не все самоубийства неожиданны?

Валландер потом не мог объяснить, что насторожило его. Что-то изменилось в голосе Мартина Оскарссона… но что? Появилась какая-то неуверенность… может быть, нежелание отвечать? Характер беседы изменился, Оскарссон напрягся, приветливость уступила место настороженности.

– Вы работали с Ларсом, – сказал Валландер, – и, разумеется, хорошо его знали. Что это был за человек?

– Мы с ним общались только на работе. У него была его работа и семья. Никто не покушался на его личную жизнь. Да и он не давал для этого повода.

– Может быть, он был неизлечимо болен?

– Не знаю.

– Но вы, должно быть, много размышляли по поводу его самоубийства.

– Это было очень тяжелое для меня время. Во всяком случае, это событие омрачило последние месяцы.

– Можете рассказать о его последнем рабочем дне?

– Он повесился в воскресенье, так что последний раз я его видел в пятницу после обеда. Как раз было совещание по экономике. Довольно шумное и сумбурное, к сожалению.

– Почему?

– Взгляды разошлись. Надо было решить одну проблему, и мы никак не могли прийти к соглашению.

– Какую проблему?

Мартин Оскарссон задумчиво на него поглядел:

– Я не уверен, что обязан отвечать на этот вопрос.

– Почему нет?

– Во-первых, я на пенсии. Во-вторых, есть деликатные вопросы, и у нас существуют предписания, что мы имеем право говорить, а что нет.

– В нашей стране, между прочим, существует принцип прозрачности, – сказал Валландер.

– Этот принцип не касается сведений, которые по особым причинам не могут быть обнародованы.

Валландер задумался:

– Значит, в свой последний рабочий день Ларс Борман принял участие в совещании по экономике?

Оскарссон кивнул.

– И на этом совещании обсуждалась, в шумной и сумбурной обстановке, какая-то экономическая проблема, которую вы расцениваете как не подлежащую обнародованию? Это значит, что протокол засекречен?