— Ура-а-а! — закричали солдаты, и их радостный крик прервал мои безнадежные мысли.

Криками «ура» солдаты встретили 7-ю роту, которая благополучно пришла на поезде из Тяньцзиня. Анисимов приказал 5-й роте присоединиться к 7-й и сесть на поезд. 4-я рота должна была идти заслонами вдоль пути, наравне с поездом.

Вооруженный поезд тронулся. Я снова сел в паровоз, в котором ехал Анисимов. С китайского форта в Тяньцзине заметили наши движения и открыли по поезду огонь разрывными гранатами и шрапнелями, начиненными пулями. Огня из Тяньцзиня мы никак не ожидали и не могли определить его положение.

Сопровождаемые стрелками 4-й роты с обеих сторон полотна, мы подвигались вперед. По сторонам тянулись поля, не вспаханные окрестными поселянами из-за смут этого года. Гранаты то и дело вбивались в землю и взрывали песок. В одной роще в версте расстояния сверкали огоньки, синели дымки и сейчас же доносились выстрелы. Там засело 4 китайских пушки. За рощей показалась китайская импань — казармы, обнесенные рвом, высоким глинобитным валом, с зубцами и каменными зубчатыми воротами. Оттуда упорно стреляли из ружей. Пули попадали в поезд, со звоном ударялись в колеса и стенки вагонов и разбили стекло в окне паровоза около головы командира Анисимова.

Впереди над полотном железной дороги вспыхнуло большое пламя, которое прозрачные слои воздуха издали еще более увеличивали. Это боксеры жгли третий мост. Когда поезд подошел к мосту, огонь был уже потушен нашими саперами.

Первая перестрелка с китайскими войсками 4 июня 1900 года. Наши стрелки и английские артиллеристы. Полковник Анисимов

По ту сторону третьего моста стоял поезд с международным саперным отрядом. Все саперы были, к счастью, в целости и, прекратив работы, укрывались частью в вагонах, а частью на склоне насыпи. Тут расположились наши саперы и стрелки, французы, англичане и японцы. Анисимов приказал всему соединенному отряду немедленно отступать и послал меня сообщить о своем решении англичанам, которые имели в поезде одно скорострельное орудие.

Английского офицера я нашел в одном из вагонов. Он, по-видимому, преспокойно спал и из-за жары был едва одет. Я сообщил приказание полковника Анисимова.

— All right, i will go with you immediately. Please, wait a moment (Хорошо, я сейчас пойду с вами. Подождите момент), — ответил англичанин и начал быстро одеваться. Он надел коричневый тропический костюм, однобортный, с металлическими пуговицами и полотняными погонами, которые были сделаны из того же материала, что и костюм, и от солдатских погон отличались только металлическими звездочками по чину. Он надел манжеты, воротничок, саблю, револьвер, бинокль, флягу, тропический шлем, перчатки и, приняв самый серьезный вид, объявил:

— Will you accompany me to Colonel Anissimoff? (Вы проводите меня к полковнику Анисимову?)

Корректный англичанин счел своим долгом одеться по всей форме, для того чтобы явиться к русскому командиру и доложить ему, что он подчиняется всем его приказаниям.

Проводив англичанина, я поспешил к нашему поезду. Гранаты и шрапнели жестоко рвались над полотном железной дороги. Я обомлел, когда увидел, как из-за насыпи два стрелка тащили третьего, у которого гранатой вырвало нижнюю челюсть и горло. Его ружье было разбито и отлетело в сторону. Несчастный солдатик, у которого вместо рта зияла кровавая рана, на которую было страшно взглянуть, еще хлопал глазами.

«Зачем же так жестоко! Так ужасно! Чем он виноват?» — невольно подумал я и подбежал к стрелкам, чтоб помочь им взвалить несчастного товарища на открытую платформу, на которой стояло английское орудие.

Взрыв над головою оглушил меня и сбросил с насыпи.

«Вероятно, англичане выстрелили из своей пушки», — подумал я и почувствовал жестокий удар в сердце. Я посмотрел на мой костюм: он был порван и забрызган кровью.

«Убит!» — сверкнуло у меня в голове, и мое сознание поколебалось.

Удар в грудь!

«Если после такого удара не убит сразу, то я могу еще жить. Мне теперь не до раненого стрелка», — подумал я и побежал к паровозу, взобрался по ступенькам наверх и сел возле машины. Мне хотелось остаться одному, чтобы разобраться в своих мыслях и чувствах, кружившихся вихрем.

«Жизнь или смерть?.. Что это? Война или шутка?.. Сон? Бред? или ужасная, жестокая, нежданно нагрянувшая действительность?.. Нет, пусть лучше это сон… Ничего! это сейчас пройдет, и китайцы перестанут стрелять».

Звон пули, ударившейся в железо паровоза, не пробудил меня. Мне казалось, что я нахожусь на рубеже сна и сознания, где яркая действительность граничит с кошмаром. Между топкою и тендером с углем, у ног моих положили солдатика с окровавленной кистью, которая еще держалась на кусках кожи. Мне говорили, что ему оторвало кисть руки той же шрапнелью, которая задела и меня.

Я осмотрелся и увидел, что мой левый башмак в крови и что меня что-то режет в ногу. Белый костюм оказался продранным в нескольких местах, и отовсюду сочилась кровь. Лицо было обрызгано кровью, и я не знал — моя ли это или чужая.

Паровоз тронулся. Француз-машинист лопаткою брал уголь над головой лежавшего солдатика и бросал в печь паровоза. Каждый раз, когда француз брал уголь, уголь сыпался на голову солдатика и на его окровавленную руку. Солдатик молчал и даже не стонал. Его кисть, лежавшая на угле, была в таком ужасном виде, что я был не в силах заговорить с ним.

Моя голова кружилась. Я боялся, что лишусь чувств.

«Cogito ergo sum, — почему-то вспомнил я, — думаю, значит, живу».

Мудрое изречение Декарта успокоило меня.

Я превозмог себя и решился расстегнуть костюм, чтобы посмотреть на грудь. Рубашка была в крови. Осколок шрапнели пробил боковой карман и носовой платок в кармане, скользнул по пряжке от подтяжек, которая совершенно сплющилась, и с пряжкой застрял между ребер над сердцем. Рана была поверхностная — слава Богу — могу жить! Другой осколок я нашел в плече. Оба осколка я осторожно снял и спрятал. Левое плечо, левая рука и обе ноги в крови. Но я был так слаб, что не мог больше себя осматривать. Я был рад, что часы с портретом красивой брюнетки, лежавшие в том же боковом кармане, чудом уцелели. Было шесть часов вечера.

Мы медленно двигались назад. Француз-машинист беспрестанно брал уголь, который все сыпался и сыпался на бедного солдатика. Часа через полтора под китайскими гранатами поезд пришел в Тяньцзинь и остановился.

На паровоз взобрался французский механик Монье. Он отнесся ко мне с участием и дал выпить коньяку из походной фляги. Спутники, бывшие со мною, куда-то ушли. Я остался один на паровозе далеко от станции. Сполз с паровоза и побрел к вокзалу. Левая нога плохо слушалась и болела.

С трудом взобрался на высокий перрон вокзала. Наши офицеры, увидя меня в таком несчастном виде, отнеслись ко мне с полным вниманием, дали стул и приказали четырем стрелкам отнести меня во французский госпиталь. Все были крайне удивлены, что в первый день бомбардировки раньше офицеров был ранен штатский корреспондент.