– T'as du café?[6]– спросила она.

Она была в саронге, завязанном узлом на груди.

– J'entre?[7]– спросила она.

Фабио впустил ее. Она протянула ему руку:

– Саманта.

– Фабио. Сожалею, но у меня в доме ничего нет. Я как раз собрался в магазин.

– И кофе нет?

– Я пью только эспрессо.

– Сойдет.

– У меня нет кофеварки.

– Как же ты готовишь свой эспрессо? – Голос у нее был низкий, а ее французский – горловой и певучий.

– В том-то и дело, что я не могу его приготовить.

– Значит, и выпить не можешь.

– Именно.

Она окинула его испытующим взглядом. И вдруг расхохоталась. Выдала всю гамму смеха – восходящую и нисходящую. Фабио стоял рядом и вежливо улыбался.

– Я пью только эспрессо, – передразнила она его. – Но у меня нет кофеварки. – И снова ее смех раскатился на несколько октав. Потом резко оборвался. – Можешь захватить кофе и для меня?

– С удовольствием. Какой сорт?

– Любой, лишь бы не для кофеварки.

– Растворимый?

Она поглядела на него серьезно:

– C'est ça.Растворимый. У тебя найдется, чем писать?

Фабио взял с письменного стола шариковую ручку и лист бумаги:

– Этого хватит?

– Надеюсь, – улыбнулась она.

Саманта уселась за его письменный стол и принялась писать. Длиннющие сверкающие ногти отнюдь не облегчали ей задачу. Наконец она закончила и вручила ему список из одиннадцати пунктов.

– Только если это тебя не затруднит.

Разумеется, это его не затруднит.

– Когда вернешься, постучи в мою дверь, три раза быстро, три медленно. – Она продемонстрировала условный стук. – И я пойму, что это ты.

Вернувшись с покупками, Фабио постучал в ее дверь. Три раза быстро, три медленно.

– Поставь все у двери, дорогой! – послышалось из-за двери.

Он поставил у порога две сумки и снова отправился за покупками, на сей раз для себя.

Когда он вернулся, сумки, оставленные перед дверью Саманты, исчезли.

Фельдауская дуга пользовалась особым предпочтением самоубийц по разным причинам. Одной из них была транспортная доступность. Сюда можно было добраться городским транспортом или за пятнадцать минут дойти пешком от ближайшей железнодорожной станции и примерно за то же время от конечной автобусной остановки. И там и там можно было перейти по подземному переходу на другую сторону железнодорожного пути, а оттуда через лесок до дуги рукой подать.

Один раз Фабио уже приезжал сюда. Когда вел расследование для репортажа о машинистах. Тогда в лесу было холодно и мокро, пахло влажной землей и свежими дровами, сложенными вдоль просеки.

Немного тогдашней прохлады пришлось бы сегодня очень кстати. Время близилось к пяти, несколько часов подряд солнце беспрепятственно выжигало траву на обочинах пыльной тропинки.

Где-то на полдороге начинался плавный подъем, а через пятьдесят метров он достигал высоты железнодорожной насыпи и сливался с ней. Гравийное покрытие и рельсы лишь слегка выделялись на поросшей травой площадке.

Маленькая платформа, окруженная плотным подлеском, располагалась в тени нескольких буков. На краю, как старые крестьянские шкафы, возвышались две посеревшие от непогоды поленницы.

Фабио стоял на том месте, где уставшие от жизни люди в последний раз задумывались, прежде чем пересечь тропинку и узкую полоску растительности и встать на рельсы.

Он приблизился к краю насыпи.

Фельдауская дуга изгибалась так плавно и была проложена так добротно, что скорые поезда могли проходить ее со скоростью сто двадцать пять километров в час. Машинисты имели обзор всего на двести пятьдесят метров, а дальше рельсы исчезали в лесу.

Можно ли заставить кого-нибудь стоять здесь неподвижно в течение нескольких оставшихся секунд, пока на него не надвинутся шестьсот тонн железа?

В подлеске много укрытий, куда можно спрятаться, толкнув свою жертву на рельсы. И откуда можно незаметно держать ее под угрозой в безвыходном положении.

И даже если машинист не успевает затормозить, у него достаточно времени, чтобы увидеть, как кого-то толкнули на рельсы или как кто-то встал на них по собственной воле.

И все-таки: как можно, находясь в подлеске, вынудить кого-то броситься под поезд? Оружием? Держа человека под прицелом? Почему этот человек должен изобразить самоубийство, даже если ему грозит убийство?

Фабио услышал шум. Запели, загудели рельсы. Раздался протяжный свисток поезда. Нарастающий грохот заставил его отступить на несколько шагов.

Локомотив пронесся мимо Фабио, как взрыв. В какой-то момент воздушная волна чуть не сбила его с ног. Вагоны, оглушительно дребезжа, все грохотали, грохотали, грохотали, оставляя за собой серое марево пыли и железа.

Фабио с трудом сдержал слезы.

На шесть часов Фабио назначил встречу с Хансом Гублером. Тот жил за городом, по той же автобусной линии, которая вела к Фельлауской дуге, всего на несколько остановок ближе к городу.

Дом Гублера находился в железнодорожном поселке, построенном в сороковые годы. Весь поселок состоял из четырех кварталов, каждый квартал – из восьми рядов двухэтажных коттеджей, у каждого коттеджа имелись палисадник и огород. Раньше в огородах сажали овощи. Теперь почти везде зеленели газоны с садовыми беседками, голливудскими качелями и надувными бассейнами.

Гублеры занимали угловой дом, один из немногих, где в огороде еще росли овощи. Фабио открыл низкую калитку, по гравийной дорожке между розовыми клумбами прошел к дому и позвонил.

Одно окно рядом с входной дверью было распахнуто. За ним располагалась кухня. Фабио понял это по запаху из духовки. Похоже, в доме пекли фруктовый пирог.

В узком окне, прорезанном в двери, показалась женщина. Она вытерла фартуком руки и открыла дверь.

– Добрый вечер, господин Росси, – сказала она, протягивая ему руку. У нее были короткие седые волосы, худое загорелое лицо и голубые глаза. – Муж в огороде, вы же знаете дорогу.

Фабио ничего не сказал Гублеру о провалах в своей памяти.

Линолеум в коридоре был натерт воском, стены окрашены в белый цвет, слева и справа висели в ряд несколько черно-белых художественных фотографий с североафриканскими сюжетами, и больше ничего, никаких безделушек. Дверь в конце коридора вела на небольшую крытую террасу, увитую виноградом. За террасой располагался огород.