– Хорошо, Гаспери, – сказала Клара, – если вам понадобятся документы, они – в голубом шкафу у двери в коридор.

В первые годы я вообще не выходил с фермы, но опасался, что когда-нибудь придется. Когда Мариам заболела, Клара отвезла ее в больницу, но кто отвезет Клару? Им было под девяносто. «Моим первым заданием в Институте было дело двойника», – рассказывал мне Ефрем в другой, непостижимой жизни. «Согласно нашей лучшей программе распознавания лиц, одна и та же женщина появлялась на фотографиях и видеозаписях, сделанных в 1925 и 2093 годах». Когда я задумывался о выходе с фермы, мне чудились камеры слежения, захватывающие мое лицо и посылающие сигналы тревоги сквозь века, агенты Института Времени, прибывающие на расследование, череда ужасов. Я переговорил с Кларой, которая деликатно навела справки у соседа, у которого нашелся друг с полезными связями, и вскоре я лежал навзничь на кухонном столе, и мне делали лазерное моделирование лица и перекраску радужки.

Когда наркоз улетучился и я сел, хирурга уже не было.

– Виски? – предложила Мариам.

– Будьте добры, – ответил я.

– У вас совершенно другая внешность, – сказала Клара, протянув мне зеркало, и у меня отвисла челюсть.

Внешность у меня действительно совершенно изменилась. Но свое лицо я узнавал.

6

В конце того же месяца я обнаружил скрипку. Она оказалась очень старой, в футляре в самом дальнем углу стенного шкафа. Мариам долго на ней не играла. Клара организовала уроки у соседки.

– Ее зовут Лина, – сказала Клара по дороге. – Она играет на скрипке всю жизнь, насколько я понимаю. Прибыла сюда тем же манером, что и вы, если вы улавливаете, о чем я.

Я посмотрел на нее. Ей было уже девяносто два, но ее профиль был по-прежнему хорошо вылеплен. Глаза – непроницаемы.

– Я понятия не имел, – сказал я. Наверное, в этом прозвучали нотки упрека, потому что Клара задержала на мне свой спокойный взгляд на пару секунд.

– Знаете, я уважаю частную жизнь, – сказала она. – Равно как и она, судя по всему. За тридцать лет она почти не покидала ферму.

Мы припарковались у фермы – серого уродства в духе кубизма, – из которого получилась бы гостиница. Я вспомнил слова Зои перед ее уходом четыре года назад: «Обживайся. Познакомься с соседями». И недоумевал, почему я так и не научился правильно толковать сказанное ею. Я вылез из грузовика на ослепительное солнце.

Дверь распахнулась, и из дома вышла женщина моих лет, чуть за шестьдесят.

– Доброе утро, Гаспери, – сказала Талия.

7

– Твоя сестра вовремя вытащила меня, – поведала мне Талия. – Она пришла в гостиницу однажды вечером, видимо, после выхода из тюрьмы, и сказала, что полиция завела на меня дело по поводу разглашения секретных сведений.

– Справедливости ради надо сказать, что у тебя была привычка разглашать секретные сведения. – Мы сидели на веранде дома, где она жила, а между нами лежали наши скрипки.

– Я вела себя опрометчиво. Испытывала судьбу, наверное. Она сказала, что собирается переселяться в Дальние Колонии, и настоятельно советовала мне лететь с ней, но Дальние Колонии имеют договор с Луной о выдаче преступников, так что по прибытии туда она предложила, чтобы Дальние Колонии не были моим конечным пунктом назначения.

– И это было тридцать лет назад?

– Двадцать шесть.

Я видел след, оставленный четвертью века, прожитой на ферме – ее кожа потемнела на солнце, а она преисполнилась спокойствия.

– На что они похожи? – спросил я. – Дальние Колонии?

– Они прекрасны, – ответила она, – но мне не понравилось жить под землей.

8

Не прошло и года, как мы с Талией поженились, а когда Клара и Мариам умерли, они оставили нам ферму.

За прошедшие годы, вечерами играя с женой на скрипке, занимаясь стряпней, прогуливаясь по нашим полям, наблюдая за движениями роботов, сидя на веранде и созерцая воздушные суда, взлетающие, как светлячки, на горизонте над Оклахома-Сити, я пришел к выводу: кое-чего Институт Времени так и не уразумел. Если появится неопровержимое доказательство того, что мы живем внутри симуляции, то правильной реакцией на эту новость должно быть: «Ну и что с того?» Жизнь, прожитая внутри симуляции, все равно остается жизнью.

9

Пошел обратный отсчет. Я чуял это, исходя из опыта жизни. Скоро, догадывался я, мне суждено поехать в Оклахома-Сити и начать играть на скрипке в терминале к 2195 году. Я знал это, ибо помнил из интервью, что моей жене предначертано умереть первой.

10

Тихонько

в ночи

от аневризмы

в семьдесят пять.

11

Когда Талии не стало, я подолгу просиживал каждый вечер в одиночестве на веранде, глядя на воздушные суда, взлетающие над отдаленным городом. Мой пес Оди лежал рядом, положив голову на лапы. Поначалу я думал, что оттягиваю переезд в город, потому что люблю ферму, но однажды ночью меня осенило: меня манят эти огни. Спустя столько лет мне снова захотелось находиться среди людей.

– Я возьму тебя с собой, – пообещал я Оди, и тот завилял хвостом.

12

Кто-то – кто угодно! – в Институте Времени должен был догадаться, учитывая уровень их интеллекта, что на самом-то деле аномалией был я. Нет, это не так. Я спровоцировал аномалию. Каким образом никто не догадался, что я брал интервью у самого себя? Благодаря документам, созданным Зоей, по бумагам меня звали Алан Сами, и я родился и прожил всю жизнь на ферме в пригороде Оклахома-Сити.

Я наблюдал за аномалией из терминала. Однажды октябрьским днем в 2195 году я играл на скрипке, рядом лежал мой пес, и я почти одновременно увидел двух человек.

Оливия Ллевеллин шагала по коридору, волоча за собой серебристый чемодан. Она не заметила человека, шагающего ко мне в нескольких метрах впереди нее, а я заметил. Он только что вышел из подсобного помещения.

Когда он шагал ко мне наперерез Оливии Ллевеллин, у него за спиной заколыхался воздух. Он ничего не заметил, поскольку был сконцентрирован на мне и был несколько взволнован; это же было его первое интервью для Института Времени.

Я продолжал играть, обливаясь потом, изо всех сил цепляясь за колыбельную, сочиненную для Талии. Колебание воздуха усилилось; программное обеспечение, если таковое существовало, непостижимый движитель, ответственный за цельность нашего мира, изо всех сил пытался примирить невозможность нашего одновременного пребывания в одном и том же месте. Если бы один и тот же человек оказался дважды в одном и том же месте, это еще полбеды, но программа, двигатель, разум, или как их там, обнаружила третьего Гаспери в другом времени и пространстве, в лесу в Кайетте, и все