– Зачем так рано? – едва различимый голос Ефросиньи, судя по интонации, настоятельница недовольна и удивлена.

Девушка напрягла слух.

Шаги наверху, от двери к столу. Что-то глухо ударилось.

– Сколько еще… – она с трудом разобрала начало фразы, окончание не расслышала.

– Сколько потребуется, столько и буду… Ты-то куда торопишься?

Решительные шаги. Девушка попыталась встать и осторожно подобраться ближе к откидной двери в подпол, ноги подкосились, она больно ударилась коленями о земляной пол. При падении неловко схватилась за лавку и с грохотом перевернула ее.

Ефросинья наверху шикнула на гостя:

– Тихо!

Наверху замерли, прислушиваясь, замерла и девушка, дышать перестала.

Спустя пару мгновений, Ефросинья заговорила, едва различимым шепотом:

– По лезвию ходим… По острию. Еще ты… Зачем явился? Увидит кто…

– Да кто увидит. Ночь на дворе, свеча погашена… Занавески задерни, если так о благодетели своей печешься, – мужской голос шептал с придыханием, торопясь и распаляясь.

Девушка не слышала слов, угадывала лишь интонации – торопливые, жаркие. В вдруг громко:

– Руки убери!

– Не выкобенивайся, Ленка, одно дело дурам своим про похоть талдычить, другое дело, своего мужика не уважить.

Девушка внизу нахмурилась, вслушиваясь в недвусмысленные звуки наверху, слабые причитания Ефросиньи, которую почему-то назвали «Ленкой».

Она так и сидела на холодном земляном полу, когда ритмичные звуки наверху стихли, а потом, через некоторое время, дверь подпола неожиданно откинулась в сторону: в подпол заглянула Ефросинья. Она стояла на верхней ступеньке, в ночной сорочке, распахнутой на груди, и наспех надетой юбке. В руках, подсвечивая спуск вниз, – керосиновая лампа. Высоко подняв ее над головой, окинула взглядом подпол, перевернутую скамью. Встретилась взглядом с замершей на полу девушку.

– Лучше бы ты спала, – проговорила тихо.

– Матушка…

Голос бесцветно прошелестел, в горле пересохло. Девушка даже забыла о холоде, тянувшем из нее последнее тепло.

Настоятельница, покачав головой, отошла в сторону, позволив пройти в подпол невысокому мужчине. Тот, посмотрев на притихшую девушку, цокнул языком, посмотрел на Ефросинью неодобрительно:

– У-у, ну ты люта…

Девушка с тревогой посмотрела на настоятельницу, оперлась локтем на торец скамьи, служившей все эти дни кроватью, попробовала встать. Затекшие от холода и длительного сиденья на полу ноги подкосились. Мужчина резво спустился вниз, подхватив девушку за плечи, поднял. Развернул к себе спиной, поцокал языком еще раз – очевидно, на пропитанную кровью рубашку. Дернув за воротник, разорвал полотнища.

– Такой товар попортила… – девушка решила, что ей послышалось, замерла, вслушиваясь в дикий разговор. Будто она – вещь, скотина бессловесная. – Ладно. Там разберемся… Жаль, машину далеко поставил.

Он говорил это, по-хозяйски бесцеремонно, словно мясо на рынке, ощупывая девушку – оттянул нижнее веко, заглянул в глаза, надавив на щеки, заставил открыть рот, проверил зубы, сжал грудь и худые бедра девушки. Та вскрикнула от отвращения, отшатнулась. Он схватил ее в тиски, встряхнул и заставил посмотреть на него.

– А ты не дергайся. Легче будет…

– К-кому легче? Что тут происходит? Матушка?! Вы же обещали, что поможете! – девушка попробовала высвободиться, отшатнулась к стене. Заорала истошно: – Помогите!

Она чувствовала, как ее заливает с головой паника, в голове – единственная мысль, что происходит что-то неправильное, что она изменить никогда не сможет.

– Не ори! – Мужчина прикрикнул на нее, недовольно пробормотал: – Н-да, права ты была, Ленка, с девкой еще возиться и возиться… Хотя-я… Есть одна мыслишка, может, оно и к лучшему даже…

– Что вы говорите такое?! Какая еще мыслишка?! Я домой хочу! Я замуж собираюсь, меня папа ждет, жених…

Мужчина рассмеялся:

– Ну, ждет, значит, пусть ждет. Такая, видать, у него планида, – развернувшись к Ефросинье скомандовал: – Готово? Неси…

Протянул руку.

Ефросинья поставила керосиновую лампу на верхнюю ступень, рядом с пустой крынкой для воды.

Тусклый свет замерцал, потревоженный сквозняком. Ефросинья оказалась за спиной мужчины, что-то передала ему – девушка забеспокоилась.

– Не надо…

В руке мужчины мелькнул шприц. Вцепившись в предплечье, мужчина властно привлек ее к себе, коротко замахнулся и сделал укол. Тяжесть в месте укола разлилась свинцом, очертания подвала помутнели.

Сознание девушки цеплялось за светлые глаза Ефросиньи, чужие, шершавые руки, та́ящий в темноте мужской голос:

– Ну, забирай ее тряпье, давай что там – одеяло у тебя есть? Чтобы до машины-то дотащить …

– Скотч-то есть, чтоб связать ее? А то ж проснется.

– Во-первых не проснется, во-вторых есть… Ладно. Давай, пока светать не начало… Надо.

Девушка урывками чувствовала, как ее подхватили и поволокли наверх. Глаза улавливали мутные очертания мебели в доме настоятельницы, разобранную постель, раскрытые на столе папки и тетради. Запах летней ночи, жаркой еще и душной, ударил в ноздри в тот самый момент, когда девушку накрыла непроглядная дремота.

* * *

– Изменила? – Макс поморщился. – С чего ты взял? У нее кто-то появился?

– Нет. Она никогда никого не упоминала. Но это отчуждение, чувство вины, «мы просто очень разные»… Все ведь сходится… Поэтому она просила не искать ее, поэтому не возвращается ко мне. Она решила, что все, измена – это конец любви. Что измена как-то испачкала ее, может, это как-то совсем случайно произошло, с кем-то из группы ее… Не знаю, я сейчас просто говорю, я не проверял. Но, Макс, я ведь читал про этот скит, про то, что они там про чистоту, про грех и все такое говорят.

– Бред… – Макс смотрел на него озадаченно. – А вы это обсуждали? Ну, что измена – конец любви?

– Ну, наверно. Я не помню… но наверняка.

Макс посмотрел в окно – конечно, это версия, которая хоть что-то объясняет.

– Допустим, ты прав, это объясняет ее уход от тебя. Но почему в скит? Почему она к родителям не едет?

– Не хочет к матери возвращаться.

Макс прищурился:

– А почему, собственно, мы обсуждаем ее измену? Может, это ты? А она узнала и вполне резонно обиделась? Вот тебе и отчуждение и записка, – он положил сложенный вчетверо листок поверх одеяла.

Рафаэль поймал на себе его взгляд – холодное любопытство и ожидание. Отозвался с нажимом:

– Просто я знаю, что ничего такого не было, я Карине не изменял. Да, Карина могла надумать и решить, что я нечестен с ней.