Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но она могла вызвать его с дороги.
— Значит, она знала, что Алена погибла?
— Да! Она же мне вчера говорила, что Алена собирается покончить с собой.
— Очень интересно, — лейтенант буквально обволакивал старуху взглядом своих маслин. — Выходит так: к вам приехала гражданка Пищик и сообщила, что этой ночью ваша дочь покончит с собой. И что же вы сделали?
— Не пытайтесь шутить, — грозно предупредила лейтенанта Татьяна. — Это не предмет для шуток. Да, все так, как вы говорите, гражданка Пищик сообщила мне в очередной раз, что моя дочь намеревается покончить с собой. Это уже бывало раньше, и потому я не обратила на это внимания. Потому что это обыкновенная чепуха.
— Значит, гражданка Пищик бросает все дела, едет к вам за город, чтобы предупредить вас о совершенной чепухе.
— Значит, так!
— И вас это не удивляет?
— Удивляет, но не настолько, чтобы выгнать ее за порог. Тем более что она была в обществе вот этой дамы!
Татьяна показала на Лидочку, и этим жестом было ясно сказано, насколько упала Лидочка в глазах Татьяны Иосифовны.
— Затем эта самая гражданка Пищик, которая приехала к вам с чепухой, остается у вас ночевать? Так?
— А куда ей было ехать? Пока мы кончили разговаривать и смотреть телевизор, уходить было поздно. Вашей милостью женщине нельзя появиться на улице после семи вечера.
— Моей милостью? — не понял милиционер.
— Вы умеете воевать лишь с беспомощными женщинами, нищими и лотошниками. Перед мелкими преступниками вы бессильны, а к мафии бежите на поклон.
Лейтенант, вежливо выслушав филиппику Татьяны, возразил:
— Я с вами не совсем согласен. Разумеется, у нас еще много недостатков. И со временем…
— Со временем их станет еще больше, — вставила Татьяна.
Ей стало жарко в шубе, дорогой, но не новой. Лидочка вдруг решила, что шуба подарена какой-нибудь благотворительной организацией — не было у Татьяны денег, чтобы купить такую дорогую, даже не новую шубу. Всю жизнь она просуществовала на грани бедности, и сегодняшняя ее бедность — это богатство по сравнению с тем, что было раньше.
— Даже с нашими ограниченными возможностями мы стараемся защитить жизнь и имущество граждан, — наставительно бубнил молодой лейтенант, а старуха Флотская негромко огрызалась, врезаясь, как топор, в его монолог.
— В общем, так, — сказал лейтенант. — Получите ключи от вашей квартиры и распишитесь вот здесь в их получении. И здесь.
— Бред какой-то! — Проиграв первое сражение, Татьяна взяла верх в войне и потому ворчала, не переставая: — Почему это я должна расписываться в получении своих собственных ключей?
— Тогда подождите, и мы вернем их вам после окончания следствия.
— Ваше следствие никогда не кончится.
Лейтенант пожал плечами. Он кинул на Лидочку несчастный взгляд. У Татьяны оказалось особенное свойство — выматывать людей, которые с ней общаются. Лидочка тоже чувствовала крайнюю усталость.
Татьяна тщательно пересчитала ключи, как будто знала, сколько их должно быть.
— Последний вопрос, — сказала Татьяна. — Когда я получу вторые ключи?
— Какие вторые? У нас одни, — не понял вопроса лейтенант.
— Я имею в виду ключи, которыми завладела гражданка Пищик, — Татьяна старательно подражала лейтенантскому обозначению людей.
Дверца сейфа, из которого лейтенант вынимал ключи, была приоткрыта. Он поднялся, положил в сейф расписку Татьяны и запер его.
— Какие ключи и кому давала ваша дочь, меня не касается, — сухо сказал лейтенант. Он устал от Татьяны и был рад от нее избавиться.
— То есть как так? — Татьяна смотрела на него снизу вверх, как Петр Великий на своего непутевого сына Алексея на картине известного художника Н. Ге.
— Вы поищите ключи у ее друзей, знакомых, может быть, у ее близкого друга, — лейтенант не пытался щадить чувства матери, потому что уже понял, что перед ним сидит не подавленная горем одинокая женщина. По крайней мере, здесь никто не рыдал и рыдать не собирался.
— Вы хотите сказать, что Алена доверяла ключи черт знает кому?
— Вы же сами недовольны, что ключи есть у гражданки Пищик, — заметил лейтенант.
Тут Татьяна была вынуждена признать временное поражение и предпочла прервать переговоры с милицией.
Лидочка была удивлена сначала, что Шустов не воспользовался присутствием Флотской, чтобы допросить ее или хотя бы поговорить о дочери. Но потом поняла, что он настолько не хочет оставаться с Татьяной наедине, что согласен пойти на нарушение милицейского устава и обойтись без допроса. Благо дело было, как понимала Лида, простым и для сыщика неинтересным.
* * *
Дом стоял в отдалении от улицы, служа боковой стеной двора. Семь этажей, ранний хрущевский стиль, когда с фасадов уже сняли все украшения и даже штукатурку, но строили еще из кирпичей и по урезанным вариантам сталинских проектов.
Во дворе и в подъезде они никого не встретили. И когда поднимались на лифте, Татьяна с облегчением сказала:
— А я так боялась соседок! Какая-нибудь идиотка должна была нам встретиться, чтобы выразить мне сочувствие.
Но она рано успокоилась. Реальная опасность поджидала у двери. Татьяна, тяжело дыша и опираясь на свою трость, которая нужна была ей, как она сама выразилась, чтобы не хлопнуться и не заработать перелом шейки бедра, начала копаться в связке ключей. Отыскав подходящий ключ, она сорвала пломбочку с двери и сунула ключ в скважину. Ключ в скважину не влез.
Открылась соседняя дверь на той же площадке, и вышла маленькая, чуть ли не карлица, женщина с круглым сморщенным личиком и воскликнула:
— А я думаю, кого черт принес — я специально прислушиваюсь. А тут звуки. И я думаю, кого черт принес, а это вы, Татьяна Иосифовна. Я как раз думала, а где Татьяна Иосифовна? Неужели родная мать не приедет?
Женщина говорила мягко и переливчато, как говорят московские татары.
— Здравствуйте, Роза, — сухо произнесла Татьяна, она перестала выбирать ключ и выпрямилась, ожидая, что соседка уйдет. Та же не выражала желания уйти. Казалось бы — открой скорее дверь и скройся в безопасности квартиры. Но тут Лидочка поняла, что Татьяна не хочет показывать соседке, что забыла, каким ключом дверь открывается.
— Это такой ужас, я просто спать не могу, — сказала Роза. — Мертвые по ночам ходят, особенно если злые.
— Кто злые? — спросила Татьяна.
— Ну, так о мертвых не говорят, правда, — смутилась Роза. — Мы-то с вами знаем, чего же, свои люди, какой был трудный ребенок, просто ужас. А как мне теперь