Так завершилась эта великая битва, в некотором отношении наиболее примечательная среди всех других морских сражений. Из-за противоречивых сведений ее итоги можно оценить лишь приблизительно. Довольно беспристрастная оценка гласит: «Провинции потеряли в боях 3 вице-адмиралов, 2 тысячи матросов и 4 корабля. Потери англичан составили 5 тысяч убитых и 3 тысячи попавших в плен. Кроме того, они утратили 17 кораблей, 9 из которых попали в руки победителей»[30]. Нет сомнений, что потери англичан были значительно большими, и все это из-за первоначального просчета, состоявшего в отправке большого отряда кораблей в другом направлении. Выделение таких отрядов иногда бывает неизбежным злом, но в данном случае оно не было продиктовано необходимостью. С учетом приближения французов, англичанам надо было бы навалиться всеми своими силами на голландцев до подхода союзников. Это урок и для нашего времени. Второй урок, также актуальный сегодня, состоит в необходимости создания здоровых военных учреждений, занимающихся привитием корпоративного военного духа, чести и дисциплины. Как бы ни были тяжелы первоначальный просчет англичан и их поражение, последствия могли быть еще серьезнее, если бы не высокий боевой дух и мастерство, с которыми подчиненные осуществляли планы Монка, и если бы не отсутствие такой же опоры Рёйтеру со стороны голландцев. Со стороны англичан мы не знаем ничего подобного тому, как два младших командира в критический момент обратились в бегство или как третий командир, руководствующийся ложным пафосом, занял невыгодную позицию перед строем кораблей противника. Даже в этих тяжелых условиях англичане демонстрировали хорошую подготовку и тактическую выучку. Француз де Гиш, наблюдавший сражение Четырех дней, впоследствии писал: «Ничто не сравнится с великолепным строем англичан в морском бою. Не было прямее боевой линии кораблей, чем та, которую выстраивали англичане. Таким образом, они использовали всю свою огневую мощь против приближающегося противника… Они действовали в бою как строй кавалерии, которым управляют согласно правилам и пользуются исключительно для того, чтобы отбить нападение противника. Между тем голландцы наступали как кавалерийская часть, отряды которой покидают строй и идут в атаку разрозненно»[31].

Голландские власти не были расположены нести должные расходы. У них не было военных амбиций. Их убаюкивал длинный ряд легких побед над деградировавшим флотом Испании. Они позволили своему флоту превратиться просто в объединение вооруженных торговых судов. Xуже всего обстояло у них дело во время правления в Англии Кромвеля. Наученные горьким опытом войны с ним, Соединенные провинции под властью даровитого правителя предприняли много усилий для исправления положения, но полного успеха еще не достигли.

«В 1666 году, как и в 1653-м, – пишет французский морской историк, – фортуна, видимо, склонилась на сторону англичан. Из трех сражений в двух они одержали решающие победы, в третьем же хотя и потерпели поражение, но заслужили славу лучших моряков. Это случилось благодаря расчетливой отваге Монка и Руперта, способностей части их адмиралов и капитанов, а также профессионализму находившихся в их подчинении матросов и солдат. Разумные и энергичные усилия, предпринятые властями Соединенных провинций, бесспорное превосходство Рёйтера в таланте и опыте над своими противниками не могли компенсировать отсутствие дисциплины и сноровки у части голландских офицеров, а также явно низкие боевые качества их подчиненных»[32].

Англия, как уже отмечалось, все еще ощущала влияние авторитарного правления Кромвеля на своих военных учреждениях. Но это влияние ослабевало. Перед очередной войной с голландцами Монк умер. Ему нашли неудачную замену в лице роялиста Руперта. Расточительность английского двора лишала флот надлежащего оснащения так же, как и скупость голландских бургомистров. Дворцовое разложение подрывало дисциплину так же неумолимо, как и равнодушие к торговле. Все это явно сказалось через шесть лет, когда флоты двух стран вновь померились силами.

В то время существовала одна хорошо известная особенность всех военных флотов, которая заслуживает попутного комментария, поскольку ее реальное влияние и значение не всегда и, возможно, не всеми осознавались. Командование флотами и отдельными кораблями часто передавалось офицерам сухопутной армии, военным людям, непривычным к морю и не знающим искусства управления кораблем. Этим в таком случае занимался офицер иной профессиональной подготовки. При должном внимании к данным фактам обнаруживается, что это приводило к разладу между управлением боем и управлением маневрами корабля. В этом суть проблемы. Принцип же управления един, какими бы ни были эти маневры. Неудобство и неэффективность такой практики тогда были столь же очевидны, как и сейчас, и логика событий постепенно сосредотачивала эти две функции в руках офицерского корпуса одного вида войск. В результате появился тип современного морского офицера, каким он повсеместно признается[33].

К сожалению, в этом процессе слияния функций было позволено взять верх менее важной из них. Морской офицер стал более гордиться своей сноровкой в управлении кораблем, нежели умением повышать его военную эффективность. Негативное влияние этого отсутствия интереса к военной науке стало наиболее очевидно на уровне управления флотами, потому что здесь более всего требуется военный профессионализм, а для него более всего необходима предварительная подготовка. То же касается отдельного корабля. Отсюда пошло, особенно в английском флоте, то, что гордость моряка заняла место воинской доблести. Английский морской офицер больше думал о том, что сближало его с капитаном торгового судна, чем о том, что у него общего с воином сухопутной армии. Во французском флоте такие взгляды получили меньшее распространение, вероятно из-за большего милитаристского духа правительства и особенно из-за того, что офицерское звание присваивалось людям знатного происхождения (а французские дворяне, как и германские или русские, – как правило, воины по происхождению. – Ред.). Представлялось невозможным, чтобы люди, связанные с военной профессией, все друзья которых видели в оружии и войне главный движитель карьеры благородного человека, думали больше о парусах и такелаже, чем о пушках и боевых кораблях. Английский офицерский корпус был иного свойства. В хорошо известном изречении Маколея (Томас Бабингтон Маколей (1800–1850), английский либеральный историк, публицист и общественный деятель. – Ред.): «Во флоте Якова II имелись моряки и джентльмены, но моряки не были джентльменами, а джентльмены не были моряками» – содержалось больше смысла, чем предполагал автор. Проблема состояла не в отсутствии или наличии джентльменов как таковых, а в том, что в обстановке того времени джентльмен составлял преимущественно военный элемент общества и что моряк, после войн с голландцами, постепенно теснил джентльмена, а вместе с ним и особый военный характер и дух, отличавшиеся от обычной смелости гражданина. Даже «отпрыски таких фамилий, как Герберт и Рассел, адмиралы Вильгельма III, – пишет биограф лорда Хоука, – были на самом деле моряками, правда, лишь способными в целях самоутверждения демонстрировать буйные манеры дерзкого матроса». Те же самые национальные особенности, которые ставили французов ниже англичан как моряков, возвышали их над ними как воинов – не в отваге, но в профессионализме. Эта тенденция сохраняется до сих пор. Искусство управления кораблем во флотах латинских стран никогда не пользовалось таким уважением, как военное дело. Прилежный и упорный национальный характер также побуждает французского офицера, если он не обыкновенный повеса, изучать и развивать вопросы тактики путем логических умозаключений, готовить себя к управлению флотом не только как моряка, но и как воина. Итоги Войны американских колоний за независимость подтвердили то же самое. При всей прискорбной беспечности властей, люди, бывшие в первую очередь воинами, как ни уступали в своих возможностях противнику (англичанам) в качестве моряков, все же могли более чем на равных состязаться с ними в тактическом искусстве и практически превосходили их в искусстве управления флотами. Уже обращалось внимание на ложную теорию, которая побуждала французский флот добиваться не полного разгрома врага, но преследовать некие неясные цели. Это, однако, не умаляет того факта, что в тактическом мастерстве люди военного склада превосходят простых моряков, хотя бы их тактическое мастерство и употребляется на ошибочные стратегические цели. Источник, откуда голландцы черпали офицеров, не совсем ясен. Английский историк флота пишет в 1666 году, что большинство капитанов голландского флота были сыновьями богатых горожан, не имеющими опыта и поставленными командовать кораблями великим пенсионарием (Яном де Виттом) по политическим соображениям. Дюкен же, самый одаренный французский адмирал того времени, отдает должное в 1676 году четкости и мастерству голландских капитанов в хвалебных выражениях, от которых воздерживается при оценке своих капитанов. Многие признаки дают основание полагать, что голландские капитаны были в основном моряками торгового флота, не испытывавшими первоначально большой привязанности к военному делу. Но свирепость, с которой наказывались их проступки властями и неистовой толпой, видимо, заставила этих офицеров, отнюдь не лишенных высочайшей личной храбрости, почувствовать нечто от того, чего требовали лояльность к военной профессии и субординация. Их послужной список в войне 1672–1674 годов сильно отличался от того, каким он был в 1666 году (в ходе войны 1665–1667 годов).