Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меж зеленых капустных шаров идет Никита. Лицо красное – след от только что перенесенного стыда и унижения. Слышен голос Сони:
– Эй, Гитлер-гондон!
Никита остановился. Оглянулся. В дверях амбара стоит Соня.
– Что?
– Иди ко мне. Как тебя звать, не знаю…
Никита возвращается к амбару. С рук Сони стекает малиновый сок.
– Как тебя звать?
– Никита.
– Никит, полетели купаться?
Никита не верит своим ушам:
– Как это «полетели»? На самолете?!
– А на чем же еще? Поищем красивое озеро, приземлимся – и бултых в воду… Поплескаемся – жарко ведь. Хочешь?!
Все быстрее и быстрее раскручивается пропеллер У-2. Самолет мелкими прыжками побежал по взлетной полосе, растянутой меж капустных полей. В кабине самолета Соня. За ее спиной сидит ошалевший от счастья Никита. Затаив дыхание он следит за Сониными руками, ловко щелкающими металлическими рычажками, что-то включая и выключая. Самолет взлетел.
Никита смотрит с борта кабины. Видны крыши домов. Школа. Стадо коров. Мотоцикл американца Вильяма. Соня не поднимает высоко самолет. Она как бы заигрывает с мчащимся в облаке пыли «Харлей – Дэвидсоном». Летит с ним параллельно. Но вот мотоцикл отстал. Соня оглядывается на мальчика. В резиновых очках видны ее смеющиеся глаза.
Соня кричит:
– Хорошо?!
Появились озера… Голубые блюдца в изумруде полей и лугов.
– Выбирай! – кричит Соня.
– Что выбирать?!
– Озеро! Какое нравится – твое!
– Это!
Самолет снижается. Соня затормозила у самой воды. Спрыгнула на озерную гальку. С ходу скинула кожаные штаны и куртку, оказалась в голубых атласных трусах и лифчике. Побежала к воде, упала в нее, подняв фонтан брызг. Проплыв метров десять, она с шумом и фырканьем вышла на берег, стала прыгать с ноги на ногу, как большая собака, которая стряхивает брызги. Потом легла на горячие камни рядом с Никитой. Атлас скрипит на ее большом, упругом теле.
Никита смотрит на летчицу, открыв рот.
– Оса в рот влетит!
Никита закрыл рот. Воцарилась долгая пауза.
– Не зови меня Гитлер-гондон!
– Имя знаю, а фамилия какая?
– Штольц.
– Штольц? Как какой-нибудь обер-группенфюрер. Поменяй фамилию.
– Папа сказал, мы, Штольцы, сто лет в России с этой фамилией жили, отказался менять, его ночью в грузовик с мамой… и в Сибирь…
– Вот видишь…
– И я не поменяю…
В озере плеснула большая рыба. Подпрыгнула, сверкнула серебряным боком и исчезла, на поверхности воды пошли круги…
– Сколько ударов в минуту делает сердце?
– Не знаю… Сто?
– Дай ухо…
Она потянула Никитино ухо к своим огромным атласным грудям. Мальчик опешил от неожиданного жеста летчицы. Слушает ее гулко бьющееся сердце.
– Считай.
– Раз, два, три, четыре, пять…
У озера на песке лежит молодая женщина, к ней прижался мальчик. Слышен тихий счет…
В черном мужском пальто шагает старуха Анна. Старуха несет речной камень, валун. Под косыми лучами вечернего солнца она, строгая, суровая, с восточным лицом Будды, в огромном квадратном пальто, похожа на движущийся шкаф. Только стеклянная виноградная гроздь на лацкане пальто – кокетливая женская деталь. Рядом с Анной идет Никита, чуть поодаль Вильям Терентий Смитт. Луна освещает три разные по виду фигуры: старуху-башкирку, мальчика-немца и американца.
– Нет их. Я осмотрел все поля и сады. Нигде их нет. А газеты, радио – с утра до вечера: колорадский жук, колорадский жук, колорадский жук… Я не специалист, но у меня есть глаза, – говорит Вильям.
– Которые плохо видят, – добавляет Анна.
– Нет этих жуков. Я обыскал каждое дерево, куст, кочан капусты, вредителей разных много, но колорадского жука, привезенного из Америки, чтобы советских людей морить голодом… нет… В воскресенье товарищ Сталин выступал по радио и тоже говорил о колорадском жуке. Даже великий Сталин, каждое слово которого слушают миллионы… Я написал ему письмо… Кто-то, кто хочет сделать русских и американцев врагами, придумал этого несуществующего колорадского жука…
– Ты послал письмо Сталину?
– Да.
– Зачем ты это сделал, Вильям?! Будет много неприятностей у тебя… Я вижу.
– Но жука нет…
– Если товарищу Сталину нужен жук, он будет, сколько бы ты писем ни писал… Тебя не будет, Вильям, а жук будет!!! Много лет живешь в России, а не понял еще…
Старуха споткнулась.
– Аннушка, дай камень.
– Понесу еще немного, потом дам…
– Тяжелый же…
Вильям идет, погруженный в свои думы. Сверкают стекла очков.
– Анна, не обижайся… Хорошо?..
Старуха остановилась, развернулась к Вильяму, протянула ему тяжелый черный камень. Вильям взял его, понес, прижав к животу.
– Я учусь у тебя языку волков… И он становится мне понятен… Ты умеешь отводить от человека смерть, если человеку не пришло время уходить в другой мир… У рожающих женщин ты убираешь боль… Я твой прилежный ученик. Анна, я никогда не говорил тебе… Встреча с тобой дала смысл моему приезду в Россию… Но когда каждый день, в каждой советской газете я вижу рисунки страшных, полосатых людей с кабаньими клыками и читаю, что это американцы, я не могу не обращать внимания… – Широко открывает рот: – Никита, ты видишь клыки?.. Не видишь?.. Но я же – американец!
– Успокойся, Вильям, нас ждет девочка, ей семнадцать лет, ей страшно рожать, ей надо помочь… Ты сейчас очень нервный, я вижу плохой огонь вокруг тебя, ты будешь увеличивать ее боль… успокойся… или уходи…
На тропе появилась велосипедистка – это летчица Соня. Зазвенев звонком, она проехала мимо путников. Но тут же развернулась и, нагнав их, остановила велосипед:
– Здравствуйте. Вы Анна?
– Я.
– Мне о вас Серафима-молочница говорила. Скажите, можно посмотреть, как вы это делаете?..
– Подойди поближе…
Соня послушно подошла. Старуха наклонилась к ее лицу, внимательно осмотрела его:
– Красивая, но…
– Что?
– У недоеной коровы молоко скисает.
Старуха отстранилась от Сони и пошла по тропе. Не оборачиваясь, она говорит:
– Хочешь посмотреть… запру в шкаф или под кровать залезешь. Они не должны видеть тебя…
– Кто они? – спрашивает Соня.
Старуха не отвечает.