Если уж быть честным до конца, то следовало признать, что Уоррен даже самого себя толком никогда не разглядывал в зеркале. Вечно куда-то торопился, брился кое-как, наспех, а иногда и вовсе уходил небритым, надевал чистые рубашки, только когда их подсовывала ему Элси. Грязные она прятала в прачечной, в корзине, откуда он не мог их выудить. Для торговца, пусть даже торговал он металлоломом, подержанными покрышками, автомобилями и грузовиками, он непростительно небрежно относился к своей внешности и к тому, какое впечатление производит на людей. А ведь какой симпатичный был парень, молодой, стройный, в униформе, когда семнадцатилетняя Элси впервые увидела его в Сан-Фернандо! Теперь он уже больше не был молод и строен и давным-давно не носил военной формы.

Может, если б вдруг перед ним предстал Джо Луис[26]или президент Рузвельт, Уоррен Пириг и удостоил бы их своим вниманием. Но чтоб обычного человека или какую-нибудь пятнадцатилетнюю девчонку — да никогда в жизни!

Элси видела, как муж провожает взглядом Норму Джин и глазные яблоки в глазницах у него при этом так смешно перекатываются, ну прямо как шарики в корпусе подшипника.

Он никогда не смотрел так ни на одного из детей, ну разве что кто из них проказничал или собирался напроказить. Но Норма Джин, она ведь совсем не такая, а этот мужчина все пялится и пялится на нее.

Только не за едой. Элси это тоже заметила. Притворяется, что ли? Ведь то было время, когда они собирались за столом все вместе, сидели лицом друг к другу в замкнутом пространстве. Уоррен был мужчина крупный, любил поесть, а потому блюда подавались основательные, «для еды, а не для баловства», как он любил выражаться. И Норма Джин сидела за столом тихо и благопристойно, лишь изредка хихикая над шуточками Элси, но сама почти ничего не говорила. Эти манеры «маленькой леди», которым ее обучили в приюте, выглядели, на взгляд Элси, несколько комично здесь, в доме Пиригов.

Итак, она вела себя скромно и тихо, хотя ела с не меньшим аппетитом, чем все остальные, исключая, разумеется, Уоррена. И в этом замкнутом пространстве Уоррен никогда не смотрел на Норму Джин, равно как и на всех остальных тоже, лишь читал газету, сложенную в узкую вертикальную полоску. И здесь это вовсе не расценивалось как грубость, просто таков уж он был, Уоррен Пириг. Но в другие моменты, даже когда Элси была рядом, Уоррен неотрывно следил за девушкой. С таким видом, будто он просто не осознает, что делает; и эта беспомощность в нем, это возникающее на лице болезненное и потерянное выражение — на избитом, изуродованном лице, оно напоминало изображение горной местности на карте — просто пугали Элси. И она ловила себя на том, что все время думает об этом, даже в минуты, когда считала, что вовсе ни о чем не думает. А Элси была не из тех, кто склонен ко всяким пустопорожним размышлениям и домыслам. Были родственники, с которыми она враждовала на протяжении десятилетий, были старые подружки, не желая разговаривать с которыми она просто переходила на другую сторону улицы; и тем не менее никак нельзя было сказать, чтобы она размышляла о каких-то людях. Нет, она просто выбрасывала их из головы, и все.

Но теперь в сознании ее точно открылся некий потайной уголок для всяких грязных мыслей о муже и этой девчонке; и Элси это страшно не нравилось, потому что Элси Пириг никогда не считала себя ревнивой, да и не была ревнива, не позволяла гордость. А тут вдруг она поймала себя на том, что роется в вещах этой девчонки, в маленькой комнатке под самой крышей, где уже в апреле жарко и душно, как в печке, и осы гудят под карнизом. Но нашла она лишь дневник Нормы Джин в красной кожаной обложке, который девушка и без того уже успела показать ей. Норма Джин очень гордилась этим подарком от директрисы сиротского приюта в Лос-Анджелесе.

Элси торопливо перелистывала дневник, руки у нее дрожали (она! Элси Пириг! да она ли это?). И ее охватил страх — что, если вдруг она увидит сейчас нечто ужасное, чего ей вовсе не хочется видеть?.. Однако ничего интересного в дневнике Нормы Джин не обнаружилось, по крайней мере на первый взгляд. Там были стихи, переписанные, по всей видимости, из каких-то книжек аккуратным школьным почерком Нормы Джин.

Птичка в небо залетела высоко,

Что уже как будто и не в небе.

Рыба в море заплыла так глубоко,

Что уже и плыть как будто негде.

И еще:

Если видит все слепой,

Как же быть тогда со мной!

Эти два стихотворения Элси понравились, но она не понимала смысла других, особенно если рифма в них была нечеткой, не такой, как положено в стихах.

Сама я Смерти не звала,

Но Смерть была ко мне добра,

Приехала и увезла в карете.

Втроем в карете — я, Она

И, кажется, Бессмертие.

Еще менее понятными были молитвы из «Христианской науки». Очевидно, бедняжка свято верила во всю эту чепуху, которую столь прилежно переписывала. Каждая молитва размещалась на отдельной страничке.

Отец Небесный

Дай мне слиться с Твоим совершенством

Во всем что Вечно — Духовно — Гармонично

И пусть Божественная Любовь отринет все Зло

Ибо Божественная Любовь Вечна

Помоги мне любить Тебя как любишь Ты

И нет БОЛИ

Нет БОЛЕЗНИ

Нет СМЕРТИ

Нет ПЕЧАЛИ

Лишь одна БОЖЕСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ

ОТНЫНЕ И ВО ВЕКИ ВЕКОВ.

Как понять все это, уже не говоря о том, как можно верить во все это? Может, психически больная мать Нормы Джин тоже была последовательницей «Христианской науки»? И именно от нее переняла все эти идеи девочка? Тогда нечему удивляться. Нет ничего удивительного в том, что вся эта ересь подтолкнула несчастную к самому краю. А ведь она, должно быть, цеплялась за каждое слово, пытаясь отыскать спасение. Элси перевернула еще одну страницу.

Отец Небесный

Спасибо Тебе за новую Семью!

Спасибо за тетю Элси, которую я так люблю!

Спасибо за мистера Пирига, который так добр ко мне! Спасибо за этот новый Дом!

Спасибо за новую школу!

Спасибо за новых друзей!

Спасибо за новую жизнь!

И помоги моей Маме поправиться

И пусть над ней воссияет Вечный Свет

И будет освещать всю ее жизнь

И помоги Маме любить меня

И никогда больше не обижать меня!

Благодарю Тебя Отец Небесный. АМИНЬ.

Элси быстро захлопнула дневник и сунула в ящик комода, под белье Нормы Джин. Ощущение было такое, как будто ее сильно пнули в живот. Она была вовсе не из тех женщин, что любят рыться в вещах других людей, она ненавидела подглядывать и шпионить. И черт побери, как же ей было противно, что Уоррен и эта девчонка принудили ее сделать это!