– Как это случилось? – спросила я Эстер, когда мы добрались домой.

– Его зарезали какие-то подонки прямо средь бела дня.

– Это он меня нашел, тогда, больше двух лет назад? – «Зачем я это спрашиваю? Как будто что-то можно изменить».

Эстер кивнула.

– Но почему он сам…, – начала было я, но осеклась, напоровшись на выразительный взгляд Эстер. «Ну, да, пресловутые стереотипы. Без них никуда».

– Он тебя любил, – добавила Эстер, поднимаясь.

«Я знаю».

***

Стивен оставил меня у дома Джима.

– Извини, но дальше сама.

– Спасибо, – я выбралась из машины, захлопнула дверь и двинулась к дому.

В ночном воздухе отчетливо чувствовался запах дыма. Джим встретил меня у порога и повел куда-то. Я не сопротивлялась. Мне было все равно. Вскоре мы вышли на поляну. Посередине горел костер, выбрасывая высоко в воздух сноп искр. Вокруг сидели мужчины, голые по пояс. Они держались за руки, их глаза были закрыты. Джим оставил меня, скинул рубашку и присоединился к сидящим. Они пели какую-то заунывную песню, состоящую из одной ноты. Не знаю, как долго это продолжалось, я потеряла счет времени, голова закружилась. На секунду прикрыла глаза и… оказалась совсем в другом месте. Я была не я. С удивлением взглянула на свои руки, молодые, загорелые до черноты, с коротко остриженными ногтями. Запястья украшали фенечки и шнурочки. Трава приятно щекотала босые ступни. Темнело, я была совсем одна, но я знала это место и мне не было страшно. Из темноты выступил мужчина. Я сразу узнала Рикардо. Он был моложе, голову украшали перья, мускулистое тело, прикрытое лишь набедренной повязкой, покрывали шрамы.

– Здравствуй, Бинэсиванаквад, – Он говорил не по-русски и не по-английски, но я прекрасно его понимала. – Как же долго мне пришлось тебя искать в этот раз. Молчи, – он приложил палец к моим губам. – У меня мало времени. – Езжай в Москву, забери Ваню из дома ребенка. – Все это казалось сном, но мне не хотелось, чтобы он кончался. Рикардо давал мне указания, а я никак не могла насмотреться на любимого.

– Почему ты ушел? Ты же знал? – простонала я.

– Мое время вышло, – он улыбнулся.

– Почему ты дал уйти мне?

– А ты бы осталась? Ты всегда была упрямой, – он улыбнулся.

– Наш ребенок, – выдавила я.

Рикардо кивнул:

– Так надо. Ты была не готова. Теперь… забери Ваню и приезжай сюда, к Эстер и Джиму, они будут ждать. Он вырастет настоящим русским индейцем. Иди, не бойся, мы еще увидимся. Я тебя найду. Как всегда.

Перед глазами как в калейдоскопе мелькали лица, мужские и женские, молодые и старые, красивые и не очень, разных рас и цветов кожи.

Я застонала и открыла глаза. Надо мной склонился Джим. Реальность была хуже ночного кошмара.

***

– Вы знаете, он очень странный мальчик, – тараторила сотрудница дома ребенка, ведя меня по длинному коридору, – не разговаривает и вообще ведет себя очень странно. На прошлой неделе укусил женщину, которая хотела выбрать ребенка. – «Выбрать ребенка… как будто товар на рынке». – Ну, вот мы и пришли. – Я заглянула. Ванечка играл на ковре. Мне было видно только его светленький затылок. Я опустилась на колени, пытаясь сдержать рыдания. Он обернулся, на меня удивленно взглянули два голубых глаза.

– Мама, ты пришла? – малыш кинулся мне на шею. – Почему так долго?

– Так получилось, но больше я никуда тебя не отпущу, – слезы капали на его шелковые волосики.

Глаза в глаза, рука в руке, бедро к бедру, сбившееся дыхание, обезумевший пульс, оглушающий стук крови в ушах, биение ошалевшего сердца о клетку ребер… Пластелиново-послушное тело плавится в его руках. Никого вокруг, только он и я, я и он, и тишина… Мир сузился до его зрачков. Шаг, еще один, поворот, снова шаг. Движения отточены до остроты стилета, вихрем взметаются юбки, каблуки отстукивают ритм. Он откидывает меня на руку, наклоняется, касаясь губами ложбинки на шее. Меня накрывает волной, сминает, тащит… На миг кажется – вот оно – счастье, почти удалось ухватить его за хвост. Но только почти. Через секунду в уши врывается посторонний шум: музыка, покашливание из зрительного зала, шелест одежды. Оглушенная, моргаю, непонимающе оглядываюсь. В ожидании приговора все взгляды прикованы к судьям. Он поворачивает голову, ободряюще улыбается. И вдруг – звериный рык, я оказываюсь у него на руках, мир качнулся и закружился в бешеном ритме, как в калейдоскопе сменяются лица, огни:

– Мы победили, победили. Ты – молодец.

Цепляюсь за него, как за якорь, удерживающий душу в теле. На нем взгляд отдыхает, его вид вселяет уверенность, успокаивает, бальзамом ложится на исстрадавшееся сердце. Эти искрящиеся радостью глаза, озорные, мальчишеские, такие близкие, такие родные. И снова накатывает, уносит… Он аккуратно опускает меня на пол, целует в обе щеки, берет за локоть и ведет в сторону зрителей. Пытаюсь поспеть за ним на негнущихся, ватных ногах. Слишком людно, жарко, ярко. Прочь, прочь, закрыть руками уши, крепко зажмурить глаза, очутиться в уютном коконе его объятий. Но усталый взгляд выхватывает из толпы круглое бледное лицо, смущенную улыбку провинившегося ребенка. И меня словно ударяет под дых. «Стоп, стой», – пытаюсь затормозить пятками, вырвать руку. Он удивленно оборачивается:

– Да что с тобой?

Хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Ее оплывшая фигура уже подалась ему навстречу. Она приветливо машет мне рукой, но у меня даже нет сил ответить. Ни сил, ни желания. Он уже на коленях, бережно сажает ее в кресло, прикладывает ухо к огромному животу:

– Как там наш малыш?

Нельзя придумать жеста интимней. Она перебирает его волосы пухлыми белыми пальчиками. Они не здесь, в своем микрокосме, отгородились от окружающего стеной любви, укрылись пеленой обожания. На подгибающихся ногах плетусь в раздевалку. Прочь, прочь, не слышать, не видеть, сбежать. Глаза щиплют злые непролитые слезы, на щеках горят его поцелуи, грудь разрывается от боли и ненависти.

Немилосердные тугие струи бьют по голой спине, бедрам, животу, но мне хочется еще больнее. Внутри клокочет ярость, поднимается к горлу, оставляя во рту неприятный металлический привкус. Оседаю на пол и яростно тру щеки, пока они не начинают саднить. «Ненавижу, ненавижу». Хочется кричать в голос, ломать, крушить. «Почему? Почему она? Что он в ней нашел, в этой рыхлой белой бабе?» Про себя называю ее не иначе, как моль. Такая же бесцветная, безликая, никакая. Глазки с белесыми ресницами всегда опущены долу, виноватая улыбка, пухлые щеки. Хочется впиться в них ногтями и царапать, рвать, драть. Как же я ее ненавижу. Даже самой страшно.

Они ждут меня у выхода, держатся за руки, счастливые, блаженные. Если бы они только знали, какая ненависть меня душит. Ногти впились в ладони, силюсь улыбнуться. Чем шире улыбка, тем больнее вонзаются ногти в беззащитную плоть.