И все же она нутром ощущала, что это долго не продлится. Уже очень скоро ей следует решить — пойти на подобный риск или же вовсе прервать отношения с Генрихом. Прежде чем душа ее окончательно не разорвется пополам.

Судьба распорядилась так, что к решению ее подтолкнула старая знакомая и новая соседка Захира, которая наконец приняла одно из многих приглашений Салимы зайти к ней на чашку кофе. Гостья по достоинству оценила обстановку в доме — текстуру деревянных сундуков и столиков и мастерство столяра, изготовившего такую мебель. Она восхищалась узорами на толстых подушках, хвалила печенье кухарки, веселила хозяйку рассказами о двух своих шалунах, попутно засыпая ее городскими новостями — как жена торговца она была в курсе всех местных сплетен. После того как они обменялись новостями, Захира, немного помявшись, нерешительно начала:

— Меня, конечно, это не касается… Но я тебя слишком люблю, Салима, и потому… потому я считаю своим долгом сказать тебе, что в городе о тебе много болтают. — На вопросительный взгляд соседки она продолжила: — Твои беседы с немцем из дома напротив очень не одобряют.

Салима нахмурилась.

— Я не ожидала, что это может вызвать недовольство. Мы ведь только беседуем.

Гостья вздохнула.

— Но ты же знаешь, каковы люди — они думают, что сначала беседы, а потом… — ее брови многозначительно поднялись.

Салима прикусила губу и уставилась в чашку с кофе. В ней тихо поднималось бешенство, заполняя все ее существо. К сожалению, она должна была помнить, что у города тысячи глаз и, по меньшей мере, столько же ушек на макушке.

Захира снова вздохнула.

— Постарайся образумиться, Салима. Ты не ребенок, тебе двадцать один год, и ты все еще не замужем. Твоя добрая слава — это самое дорогое, что у тебя есть. Смотри, как бы ты однажды не пожалела.

Салима молча пила кофе.

— За годы, что я здесь живу, я совсем не видел острова! — пробормотал Генрих, скача следом за Салимой. Светлая шляпа затеняла его лицо, покрытое легким загаром, а белый однобортный с небольшим стоячим воротником пиджак и белые брюки, заправленные в высокие сапоги для верховой езды, на солнце просто ослепляли, черная шейла же и полумаска Салимы, напротив, поглощали свет. По обе стороны от дороги росли гвоздичные деревья, вдали виднелись кокосовые пальмы, казавшиеся карликами. А люди представлялись совсем крошечными. Они ловко взбирались на стройные стволы и длинными ножами срезали гладкие бледно-зеленые плоды размером с человеческую голову. Плоды в своей сердцевине хранили орех, покрытый коричневыми нитями с его драгоценным содержимым и молоком.

Генрих выглядел так, как будто хотел что-то сказать, но молчал, жадно всматриваясь в окружающий их пейзаж, а Салима только бросала через плечо короткие взгляды. На почтительном расстоянии — достаточно большом, чтобы свидетельствовать об уважении, и достаточно близком, чтобы соблюсти обычай, — за ними на лошади трусил Мурджан, однако он усердно изучал птиц, не уделяя никакого внимания разговору своей госпожи с иностранным гостем.

А за Мурджаном на ослах из Масхата следовала огромная свита слуг и прислужниц, которые за поводья вели рядом с собой ослов, груженных посудой, корзинами с провизией, покрывалами и подушками — всем необходимым для пикника. Эти люди служили Салиме двойной защитой; в их присутствии она чувствовала себя уверенной и защищенной от подозрительных взглядов и дурных кривотолков.

Уверенной настолько, что на один день она решилась пригласить Генриха в поместье — подальше от чужих глаз за окнами, подальше от подслушивающих ушей за дверью и на городских крышах. В Кисимбани она была сама себе госпожа; здесь она могла жить так, как ей нравилось.

Они скакали по равнине, вдыхая воздух, пропитанный теплым и сладким ароматом гвоздики. Мириады красноватых почек были разложены для просушки на циновках из сплетенных пальмовых листьев.

— Это просто сад Эдема! — после долгого молчания заговорил Генрих. — Здесь все растет и созревает почти само по себе. Занзибар можно превратить в настоящий остров специй, который сможет производить не только гвоздику и кокосовые орехи.

— Мой отец уже пытался разводить здесь мускатный орех — задолго до того, как я появилась на свет. Но урожаи были слишком малы, и он оставил эти планы. А деревья потом разрослись, урожаи собирают как бы между делом, и они пригодны только для внутренней торговли на нашем острове.

— И все-таки, — задумчиво возразил Генрих, — если применить соответствующие знания и изучить методы, здесь наверняка можно посадить другие пряности, которые будут приносить прибыль. Спрос на них не снижается — скорее он еще возрастет. Международные торговые связи постепенно пронизывают весь мир, вырастая из простой торговли между отдельными странами.

«Так же, как будут развиваться и наши с тобой отношения?» — спросила себя Салима.

Она не могла найти подходящих слов, чтобы определить, какие отношения их теперь связывают, и эти узы становились все крепче. Дружба, ну да, это было понятно, и все же это было гораздо большим, чем просто дружба. Выросшая в мире, где друзья обоего пола рассматриваются как братья и сестры по выбору — избирательное сродство, так сказать, она и Генриха без раздумий приняла бы в качестве брата, такого близкого ей, такого понятного — если бы не явные признаки отнюдь не сестринского отношения к нему: учащающееся сердцебиение, от которого у нее перехватывало горло, — она смущенно пыталась облечь новые ощущения в слова; если бы не огонь, воспламеняющий ее живот, когда он долго не сводил с нее глаз; если бы не жар, вспыхивающий в ней и приливающий к щекам. Если бы не страстное желание коснуться его — просто взять за руку. А еще ее одолевал страх, что, возможно, Генрих давно принадлежит другой, и дома, в Гамбурге, его ждут жена и дети, о которых он тактично умалчивал или просто забыл…

Появившись сегодня рано утром во дворе Кисимбани, Генрих попал в плотную осаду: дети громко и радостно закричали при виде светлокожего белокурого друга — так что он едва сумел спешиться. Со смехом он присел на корточки и терпеливо стал отвечать на посыпавшиеся на него вопросы:

— Откудатыприехал? Кактебязовут? Ачтотынампривез? — и сам весело поддразнивал малышей. Одну особенно любопытную девчушку с множеством косичек, торчавших во все стороны, как колосья, он даже пощекотал пальцем, и она восторженно запищала, слегка увернувшись, но сразу же еще крепче обхватила его ручонками, пока Генрих не взял ее на руки и не пошел навстречу Салиме, чтобы поздороваться с ней. У нее потеплело на сердце, и ей пришлось призвать на помощь все свое мужество.

— Ты когда-нибудь вернешься домой — в Гамбург?

Генрих помедлил, ответив не сразу.

На первый взгляд, вполне безобидный вопрос. Но за этим, казалось бы, совершенно невинным интересом таилось что-то другое, более глубокое, и Генрих не пропустил это мимо ушей. Ему почудилась нотка неуверенности — голос Салимы предательски дрогнул — и вместе с тем смутная надежда, и еще другие молчаливые вопросы, однако он читал в ее темных глазах, как в раскрытой книге. Генрих отвел взгляд в сторону — страшась, что и она тоже сумеет все понять, глядя в его глаза.