Паук остановился перед дверью одного из них, вошел. Мне ничего не оставалось, кроме как идти следом. В спину уже подталкивала охрана. Мы пересекли разрезанное широкими окнами пространство и остановились у другой двери. Огден помедлил. Обернулся, глядя на меня. Чего он хотел? Убедиться, что я умираю от страха? Кажется, он убедился, потому что на его лице скользнуло едва заметное удовлетворение.

За новой дверью оказалась узкая лестница, ведущая в темноту. По мере того, как мы спускались, разгорались длинные тонкие лампы вдоль стен. Я вздрагивала от каждой новой вспышки. Просто перебирала ногами, уже не пытаясь понять, куда меня ведут. Просто шла, считала шаги, чтобы не сойти с ума от страха. Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… Мы вновь поднимались и спускались. Я считала ступени. Я считала удары собственного сердца.

Наконец, открылась очередная дверь, скорее похожая просто на кусок стены. К моему удивлению, мы вышли в дворцовую галерею. Я даже не поверила глазам. Еще пара поворотов, и мы оказались перед дверью в мою комнату.

Огден торжествующе смотрел на меня, даже хмыкнул. Открыл, проведя пальцем по полочке ключа, и втолкнул меня внутрь. В отдалении Мира согнулась в поклоне. Паук бросил на ее беглый взгляд, пренебрежительно махнул рукой:

— Выйди вон.

Та поспешила исполнить приказание.

Я ничего не понимала. При взгляде на управляющего, у меня появлялась лишь одна догадка — он просто открыто издевался надо мной. Знал, что я умираю от страха. Он даже не скрывал удовлетворения:

— Выйти можно всегда. Но не всегда можно зайти. Еще раз такой фокус едва ли удастся.

Он развернулся и вышел. Я лишь услышала, как пискнула дверь — паук меня запер. Но я так ничего и не узнала.

Военный совет завершился гораздо позднее, чем было заявлено в официальном протоколе. Спустя пять часов скучнейшего заседания я уже охотнее прислушивался к храпу отставного генерала де Во, чем к речам с трибун. Несмотря на возраст, он все еще числился военным советником и не пропускал ни одного заседания. Но подавляющее большинство из них проводил уже привычным манером — то есть спал. И всегда за моей спиной. Впрочем, всем было плевать — от некогда блестящего генерала давно не было никакого толку. Все рано или поздно меркнет. Даже звезды тухнут. Дело лишь во времени. Это неизбежно.

Я, наконец, поднялся, разминая ноги. Многочасовое сидение давалось мне с трудом — сказывалось ранение. Был задет позвоночник — медики тогда чудом возвратили мне способность ходить. Я не любил вспоминать это время, потому что чувствовал себя совершенно беспомощным. Это было недопустимым. Я постоянно думал тогда, что бы сказал мой отец, глядя на меня. И на ум не приходило ничего хорошего. Резкий, деспотичный, непреклонный. И лишь Варий, как коварная лисица, умел сглаживать острые углы. Они были половинками одного целого, отец и Варий. Для меня они так и остались неразделимыми. Я утратил отца, но все еще мог посмотреть в глаза его отражению.

А Уния после моего ранения совсем обезумела и уже не желала отпускать сына ни на шаг от своей юбки — даже уже имея собственные покои, Невий все время болтался на половине матери. Так было спокойнее. Ей. Как, впрочем, и ему. Она не хотела и слышать о службе, даже если это грозило отсутствием карьеры. Она, прочила сыну глупую «карьеру» компаньона принца Эквина, считая, что этим убережет его от всего на свете и обеспечит самое блестящее будущее. Как она повторяла на любые мои возражения: «Мальчикам так хорошо вместе. И его величество полностью одобряет эту дружбу». Когда я поступал, как подобает, забирая сына, — она кидалась в ноги Императору, рыдала, унижалась, но неизменно добивалась своего. Я никак не мог идти против воли Императора. Нет, Уния никогда не была дурой. Но от своей всепоглощающей любви она слепла, глохла, теряла разум. И этим безумием невольно заражались все вокруг. А Невий напитывался ядом, как губка, потому что это беззаветное поклонение разлагало его. Варий, когда хотел побольнее меня уколоть, картинно выражал сомнения в том, мой ли это сын. Но еще больнее меня кололо не сомнение, а осознание, что он, действительно, мой. Время нельзя отмотать назад, ученые не выдумали таких механизмов. Ошибки уже не исправить. Порой мне даже казалось, что при случае его рука не дрогнет над моим бокалом. Женитьба представлялась лишь сдерживающей мерой. Она изменит статус, навяжет обязанности. Мне было искренне жаль ту девочку, на которую падет выбор.

Я, наконец, вышел в сад, направился к своему корвету. Последнее назначение в качестве военного посланника. Лигур-Аас. Пожалуй, это было и к лучшему. Неспокойная планета для финального визита. Но, поговаривают, снаряд не попадает в одну воронку дважды…Теперь Император хотел видеть меня военным советником здесь. Что ж, я буду больше бывать дома. Сейчас мне очень хотелось там бывать.

Девчонка занимала мои мысли гораздо больше сына. Ответ прост — эти мысли были приятными. Настолько, что где-то глубоко внутри я чувствовал себя виноватым, будто нарушал отцовские запреты. Но я хотел их нарушать. Позволял сам себе нарушать. Первый раз в жизни. С тех самых пор. Она отличалась от всех, будто оставалась собой. В ней так и не появилось призывного вызова Политы, ее умелых отточенных касаний. Ее бесстыдных взглядов. Сения, Майра, Элайя, Полита. Они будто были скроены по одной мерке. Настолько, что я почти не видел между ними разницы. Разве что цвет кожи. Замени одну на другую — и никогда не почувствуешь замены. Шлюхи, как и твердил отец. Ни он, ни Варий, не называли их иначе. Они удовлетворяли потребности тела, и никто не требовал от них большего. С Лелией было совсем не так. Она касалась так, как касаются жены, возлюбленные, любовницы. В это было сложно поверить, но я был благодарен сыну за то, что вместо военного корпуса он отправился в тот день на Саклин. Лаская ее податливое тело, я ловил себя на мысли, что все бы было иначе, будь она хотя бы узаконенной полукровкой. И план Вария оказался бы просто идеальным. Но если на теле нет герба, наличие высокородной крови может установить только императорская лаборатория. А для запроса должна быть весомая причина. Иначе меня просто поднимут на смех. Подозрения должны быть четко обоснованы и зафиксированы. Я мог приложить лишь свое желание и смутные предположения.

Но у блестящего плана Вария имелась и другая сторона. Я не мог не признать, что он рассуждал разумно. Если я собираюсь узаконить возможного ребенка, я должен буду разлучить его с матерью. Как бы ни был увлечен ею. Только так он станет высокородным. Я бы хотел, чтобы этот вопрос встал передо мной как можно позже. Либо не вставал вовсе… Я не противился, но и не форсировал.

Только возвратившись домой, я осознал, насколько устал от безделья в совете. Я сидел в кабинете, пил кофе и просматривал уже присланные протоколы, чтобы убедиться, что ничего не проспал, как генерал де Во. Секретарь привычно поскребся в дверь, вошел:

— К вам господин управляющий, ваше сиятельство.

Я кивнул:

— Пусть войдет.

Огден протиснулся в щель, будто хотел проскочить как можно незаметнее. Лицо его было багровым, руки подобострастно поджаты. Но мне отчего-то казалось, что он едва сдерживал улыбку. Все это было дурным знаком. Я ненавидел, когда он являлся подобным манером. Впрочем, я ненавидел все его напускные ужимки, но отделить его от них было попросту невозможно. Создавалось ощущение, что их выдавали вместе с должностью.