Голос в динамике извинительно глохнет.

— Есть, бегом.

Полковник, вопросительный знак на календаре за вчерашней цифрой «18» жирно зачеркнул, превратив его в толстый восклицательный. Цифру «17», сегодня, подчеркнул двумя восклицательными знаками. Так вот! Удачный день, хороший!

Прапорщик Трубников

Вова Трубников, а строго по паспорту Владимир Петрович Трубников, музыкант военного духового оркестра, прапорщик, русский, в оркестре на баритоне играет. Молодой ещё человек, около 23-х. Если точно, без нескольких месяцев. Не женат. Не очень высокий, 177 см, около 65-ти кг, в воскресный день шёл на Кутузовский рынок. Собрался джинсы новые купить, и кроссовки может быть… Спешить не спешил, но пробирался в метро. Час пик! Толпы туда, толпы навстречу, ещё и разные диагональные течения вдогонку и наперегонки… Впритирку. Многие двигались с огромными сумками, тележками. И как же люди на работу успевают, а жить когда? Москва! Трубников усмехнулся: «Как много в этом слове для сердца…», фразу мысленно договорить не успел, неожиданно почувствовал, как его кто-то дёргает за рукав, Вова оглянулся. Лирика ушла… За руку его держала девушка, тянула в сторону. Лет семнадцати, наверное, а может и чуть меньше. Лицо приятное, чуть курносое, глаза вроде серо-зелёные (Вова не успел их разглядеть, чёлка прикрывала и лоб, и брови), аккуратный круглый подбородок и аккуратные губы (ненакрашенные!), всё остальное Владимир не разглядел. Народу много.

— Опаздываешь, друг, — серьёзно выговорила девушка. — А ещё — я, я! Проспал, да? — осуждающе вскинув глаза, спросила она, и потянула за рукав. — Полчаса тебя жду. Пошли быстрее. Опаздываем. Наша.

Трубников посмотрел в указанном направлении, действительно, из тоннеля с воем выскочив, приближалась электричка. Хотя Вове точно нужно было в другую сторону, перейти на радиальную линию, он изменил маршрут.

Он, конечно, не вахлак, не бычок на верёвочке, скорее наоборот, он музыкант, на баритоне в военном оркестре играет, но в данный момент он не включился. «О, сколько нам открытий чудных…», да, что-то подобное им руководило, скорее заставило. Стоя в плотном окружении пассажиров вагона, Владимир чувствовал её девичье тело, вжатое в него, маленькое и горячее, рассматривал девушку сверху, изучал. Волосы на голове у неё короткие, но волнистые, и пахнут хорошо, Каким-то лосьоном. Вроде травой и спелой земляникой… Запах от волос исходил тонкий-тонкий и нежный-нежный… Вова несколько раз втянул носом. Приятно! Классно! Даже в душе что-то отозвалось. Он ещё раз наклонился… Вагон качнуло. Вова ткнулся носом в макушку… Девушка отстранилась, искоса, с удивлением глянула на него, и передёрнула плечами. Трубников, лицом отобразил полнейшую «непричёмность», и вытянул шею. Кстати, отметил, у его (Трубкиной) любовницы — а как точнее сказать? — посещал иногда, общались! — тоже всяких баночек-бутылочек на столике полно, но такого запаха — Вова помнил — не было. Очень приятный. Надо, пожалуй, спросить название. А почему и нет? Рубашка у незнакомки клетчатая, ворот расстёгнут, воротник поднят, чуть виднеются овалы грудей. Маленькие, но твёрдые. Их Вова особенно старался телом почувствовать… Но, увы! Вагон дёргался, катил, гремел, гудел. Двери открывались-закрывались, информатор сообщал остановки… Народ входил — выходил, но не убавлялся. Час пик. Суббота. Кто куда. Пожалуй на рынки. Вова у девушки пока ничего не спрашивал. Ехал и ехал. Видел, девушка его не боится, доверяет, значит, или с кем-то путает, или влюбилась. Влюбилась, скорее всего. В принципе, решил, чего гадать, придёт время — сама расскажет. Ехали. Вован ждал. Наконец, коротко глянув на него снизу вверх, девушка потянула на выход. Вышли. Девушка вновь потянула за собой. Как друга, как знакомого, хотя… Владимир, например, её совсем не знал. Точно! Ни сном, ни духом. Вернее, никаким боком. Даже интересно стало. Куда это его так энергично тянут? Ведут! И не сопротивлялся. Всё равно скажет, уверен был, либо сам поймёт.

Но пока понимать особо нечего было. И не разговаривали больше. Спешили. Так же энергично она втянула его в переполненную маршрутку. Вова галантно расплатился — семьдесят рублей за двоих. В маршрутке места для него, к сожалению, не хватило, пришлось стоять. Криво. Неудобно. До упора свернув голову на грудь, как серая шейка в заморозки. Стоял. Ехал. Маршрутку ещё и встряхивало, как погремушку. Лёва бился головой о крышу, терпел. В таком положении не до разговоров, и не до окружающих красот. К тому же, шея затекла. Вова уже начал жалеть о своём молчаливом согласии, но, наконец, маршрутка затормозила, девушка указала на выход… Ффу… Трубников размял шею. Девушка между тем быстро шла впереди. Спешила. А там, дальше, за невысоким забором, в большой низине, как на огромной зелёной сковороде, размером в пять, может десять футбольных полей, было пусто. Но слева, в стороне, у края зелёной сковороды, виднелись несколько низеньких строений. Над всем этим, высоко в небе, Вова заметил, воронами, скорее мухами, кружили несколько маленьких самолётиков. Малюсеньких-премалюсеньких. Игрушечных. Но рассматривать пейзаж было некогда. Легко проскочив в небольшое отверстие в заборе, девушка устремилась вниз. К зелёному полю. Трубников чуть задержался на препятствии, отверстие не на него рассчитано было, нужно было расширить, либо… Не раздумывая, Трубников это «либо» и сделал, перемахнул через забор. Спрыгнул, упал, подхватился, пустился догонять девушку. Потому что появились вопросы. Возможно от падения или время пришло. Ньютон, например, после встряски, говорят, закон важный придумал, да! И у Вовы так же, только вопросы. Ему нужно было девушку кое о чём спросить. Он уже несколько раз собирался это сделать, но на бегу было трудно, её глаз видно не было, а в затылок спрашивать Вова не привык. И девушка вроде поняла его, не останавливаясь, на бегу спросила:

— Дрейфишь, нет? Боишься?

Вован ещё не понимал чего ему бояться и кто она вообще, из какой «детской песочницы», какого кружка, из какой секты, но в её голосе слышал желание услышать твёрдое «нет», он же мужчина, он военнослужащий, к тому же музыкант, Вова так и сказал ей:

— С какой стати? Нет!

Девушка благодарно и коротко на него взглянула, и так же на бегу сообщила, как успокоила:

— А я, например, первый раз очень боялась, а ты, я вижу, нет. Молодец! Ты мне нравишься!

С последним Трубников спорить не стал, подтверждать такое нескромно, опровергать тем более. Он пока был занят. Бежал потому что. У него, если откровенно, появились первые сомнения, которые стремительно развивались на фоне нарастающей тревоги. О каком таком первом разе она проговорилась? Уж не папа ли её, кузнец, с веслом на замахе впереди ждёт, и почему это — он — уже! — для неё! — молодец… к тому же нравится, причём, за полчаса. Он ведь ещё ничего для неё не сделал. Хотя мог бы. Это будет чуть позже, наверное. Такие мелкие девчушки Трубникову были по-вкусу, если честно. Чем-то напоминали его нежно-лирические школьные годы, в последней своей фазе, когда одно прикосновение к однокласснице заставляло душу трепетать, и физику тоже… Приятные воспоминания. Незабываемые. Пусть и неосознанно, но потому он и шёл за ней… вернее, бежал.