сад, когда я решила — твердо решила, сразу же, как приехала домой, — найти себе работу.

Я должна была позвонить ей уже давно. Чего тянула — не знала сама.

— Хорошо, теть Валь, — сказала я, кивая и отводя Олежку прочь от прилавка за руку. — Я позвоню. Номер домашний есть.

Уже вечером, когда мы ложились спать, и я поправляла одеяло, под которое забрался мой сонный сын, он вдруг вспомнил тот разговор и те брошенные камнями прямо в мой огород — пусть Олежка этого и не понимал — вопросы и задал свой:

— Мам, а почему ты не работаешь? Папка работает…

— Потому что я учусь, сынок, — сказала я, — вот выучусь, стану воспитателем, как ваша Анна Анатольевна, и буду работать в детском саду.

— В моем? — тут же спросил сын.

Я засмеялась.

— Нет, не в твоем. А может, и в твоем, если там будут нужны воспитатели. Только ты к тому времени большой уже будешь. В школу уже начнешь ходить.

Олежка поворочался, укладываясь поудобнее, но вопросы еще не кончились.

— А в садик я больше совсем не буду ходить?

— Ну почему, — сказала я, погладив его по голове, — вот, поедем в Оренбург, вернешься в свой старый садик.

— А сюда еще приедем?

— Приедем, конечно! К бабушке в гости приедем. Она же тут одна совсем останется. — Я поцеловала сына в лоб и встала, чтобы выключить свет. — Спи. Я сейчас с бабушкой немного посижу и тоже приду.

И все-таки заставлю себя позвонить Маришке и сказать ей, что я передумала.

— Мам! — донеслось уже, когда я добралась до порога и щелкнула выключателем, погрузив комнату во тьму. — Мам, а, может, мы бабушку возьмем с собой? Она старенькая.

Старенькой бабушке было сорок пять.

— Ну нет, бабуля не поедет с нами, — сказала я, все же обернувшись и глядя на лежащего в постели сына. — Здесь же ее дом. Она же не заберет с собой корову и кур. Куда мы их поселим, на балкон? И будут нам с утра концерты устраивать. Му-у! Ку-ка-ре-ку!

Олежка захихикал, заболтал ногами под одеялом.

— Му-у! Ку-ка-ре-ку!

— Кукарекает он, — сказала я строго. — А ну спи немедленно, а то приду щекотать.

Сын захихикал еще сильнее,

Я закрыла дверь и прошла по коридору мимо кухни, где мама смотрела телевизор в компании закипающего чайника, к тумбочке с телефоном. Я стояла возле телефона минут пятнадцать: открыла справочник, отыскала номер и успела заучить его наизусть — но так и не нашла в себе смелости позвонить Марине и сказать, что я передумала и на работу не собираюсь.

Я не позвонила и в четверг: мне было некогда — я стирала, в пятницу — я делала уборку, а потом была суббота, и мы с Олежкой ходили в магазин за продуктами для дня рождения, а потом настало воскресенье, и мы забирали торт и праздновали этот самый день рождения нашей маленькой семьей…

Я не смогла.

Зато все эти дни я с отчаянным упорством пыталась поговорить с Лавриком, но он ответил мне только раз, откуда-то из ресторана, сказав, что занят с партнером и перезвонит мне сам. Я была почти в панике после разговора, но на сей раз не из-за его криминальных дел, а из-за мыслей, которые мне было тяжело думать тогда, но которые атаковали меня сейчас: когда я узнала, что Егор меня любит, когда день отъезда был все ближе, когда меня вроде бы даже ждали на работу, когда, как назло, всплыли в памяти слова Теркиной о том, что ребенок должен жить с матерью, когда Ульяна Алексеевна так ясно дала мне понять, что здесь, с ее сыном мне больше не место…

Лаврик мог бы спасти меня от этих мыслей.

А, может быть, и нет, потому что в понедельник я стояла рядом с Маришкой перед десятком детей средней группы нашего детского сада, улыбалась им и говорила, что меня зовут Вероника Павловна, и я очень рада с ними познакомиться.

ГЛАВА 22. НИКА

Лаврик все-таки перезвонил мне. Видимо, посчитал количество пропущенных, понял, что что-то не так, и в понедельник вечером, когда мы с Олежкой и мамой смотрели телевизор, набрал мой номер.

— Я вылетаю в четверг, — сообщил он, когда я неубедительно даже для себя самой сказала ему, что просто волновалась. — Мне нужен будет день на уладить дела, а там я займусь квартирой. Вы можете уже приезжать; поживете пока дома, к маме сходите. Только скажешь мне, когда вас встречать.

Мне совсем не хотелосьжить покадома, потому что квартира Лаврика была уже не мой дом, и даже уже не совсем Олежкин, хоть он и был все еще там прописан, как была прописана я, но развивать тему я не стала. И дату тоже не назвала, отделавшись коротким:

— Скажу, — и оглянулась на засыпающего у мамы на руках сына.

— Ну, договорились тогда. Это… — Лаврик вдруг замялся, что с ним случалось нечасто. — Никанор Палыч, у тебя там правда все хорошо? Голос какой-то не такой.

— Самый что ни на есть нормальный голос, — сказала я бодро, стиснув трубку в руке. — Спали плохо, может, поэтому. Лисы к деревне пришли, так собаки всю ночь лаяли, как оглашенные.

— Ну ладно, — сказал он после паузы, будто бы принимая такое объяснение. — Матери привет. Пойду работать.

Лаврик прилетал в четверг, и приехать нам можно было уже в пятницу. Так что утром в среду, в базарный день, оставив Олежку на маму, я упала дяде Боре Туманову на хвост и поехала с ним в Бузулук — за билетами.

Это был чистейшей воды самообман.

«Бузулучка», электричка, курсирующая по маршруту Оренбург — Бузулук каждый день, редко когда была набита под завязку, если не считать дней, когда студенты ехали на каникулы и возвращались обратно на учебу. Но майские праздники как раз прошли. Вагоны из Бузулука наверняка пойдут полупустые, и мы с Олежкой могли совершенно точно не бояться, что приедем на вокзал, и нам в поезде вдруг не найдется места.

Так что мне нужен был не билет.

А спасательный круг.

В понедельник и вторник я ходила в детский сад, убедив себя, что мне просто любопытно, и все это ничего не значит.

Тети Валина дочь Марина, полная блондинка двадцати семи лет, беременная первым ребенком, встретила меня с распростертыми объятьями. Пока я снимала ветровку и приводила в порядок растрепавшиеся волосы, она вывалила на меня кучу информации о том, чем я должна буду заниматься, вручила распорядок дня и список детей