Присутствие Цви Тамар по прошествии родов она тоже тяжело выносила. Он был хорошим мужем, мягким, дружелюбным, но если она поначалу надеялась, что он вступится за нее, будет бороться за свою маленькую семью, то она горько обманулась. Семья означало для Цви только одно: его родители. Он им беспрекословно подчинялся.

Что ж, Тамар давно подозревала, что сопротивления от него не дождешься, если родители откажутся признать их общего ребенка. Поэтому последние недели беременности ее настроение было мрачным. И потому она не позволяла маленькому существу, подраставшему в ней, завладевать ее мыслями и мечтами. Тамар оказалась права, но каким же жалким и ничтожным был ее триумф. Все было ничтожно, вся ее жизнь, ее тело, ее бытие.

…Легкий озноб пробежал вдоль спины, словно смерть щекотала ее пером черной птицы. После всего, что Тамар натерпелась, после потери родины, смерти родителей, бегства… и даже после слабого проблеска надежды первых недель любви к Цви в Галиции, беда настигла ее здесь, в Берлине. Ее народ, армяне, пережили ужаснейший геноцид, и именно ей удалось бежать. Теперь это казалось ей ошибкой, которую судьба наконец-то исправила. Ее жизни тоже пришел конец.

До чего странна прошлая жизнь, думала Тамар, помешивая кочергой в печи, так что угли разгорелись и красные искорки весело заплясали. От прошлой жизни было не так просто отказаться. Даже в этой черной долине, этой вечной меланхолии, в которой она плавала, как в жидком мазуте, старая жизнь пробивала себе дорогу и требовала хотя бы крошечной искорки. Жизнь принуждала ее питаться, требовала воды, тепла и не отпускала ее. Тамар с удовольствием бы сбросила ее как старое платье, которое больше не нужно, но жизнь липла к ней, стучала, бушевала и свирепствовала, лишь бы она не сдавалась. И как механизм, который ничему другому не обучен, Тамар повиновалась и продолжала жить. Она должна жить, ведь непременно наступит день, когда у нее хватит достаточно сил и мужества покинуть эти стены и заняться поисками.

Если бы только она внутренне не омертвела, как ветки оливкового дерева, засохшие, но с виду еще красивые, она бы уже давно взбунтовалась.

От скрипа дверных петель Тамар подскочила от испуга. В полумраке перед ней на кухне стоял Цви. Смущенно и как-то неуклюже он обнял ее за плечи.

– Шалом, Тамар. Как тебе спалось?

– Шалом, Цви.

Она вывернулась из его объятий, прошла в кладовку, вынула хлеб и маргарин, сахарин и баночку с чаем. Если всё время что-то делать, двигаться, было гораздо легче. Главное, не останавливаться, не задумываться надолго. Она спиной чувствовала взгляды Цви.

– Нам нужно поговорить, – тихо сказал он.

Тамар вздрогнула, но продолжала как ни в чем не бывало работать: отрезала кусок хлеба, вытерла запачканные мукой руки о ночную рубашку, намазала хлеб маргарином – тонюсеньким слоем. Даже прогорклый жир был в эти дни роскошью, и Рут ревностно следила за его экономным использованием. Тамар налила в чугунный котел воды и поставила на газ. Затем насыпала в чайник горстку чая, лишь столько, сколько необходимо, чтобы налитая после кипения горячая вода чуть окрасилась в коричневый. И все время в голове у нее крутились слова мужа. Поговорить. Нам нужно поговорить.

Она ощутила во рту привкус крови.

Говорить было не о чем, хотя она и желала, чтобы было по-другому. Если бы у нее были силы, она попыталась бы еще раз, накричала бы на Цви, упросила бы искать ребенка, не бросать его на произвол судьбы. Но она больше не могла.

– Скажи, – муж подошел сзади и схватил ее за руку, – ты меня вообще слышишь? У меня такое чувство, словно ты не здесь.

– Вы бы этому обрадовались, – пробормотала Тамар, не оборачиваясь.

Однако Цви прекрасно ее понял, отпустил руку и переспросил:

– Что ты сказала?

Внезапно в ней вскипел гнев, как хаш, наваристый горячий бульон, который ее мать на старой родине варила из говяжьих копыт. Теперь в животе Тамар все клокотало, как этот острый суп в кастрюле.

Она резко обернулась к Цви:

– Ты хочешь поговорить? О чем? Хочешь объяснить мне, как хорошо, что нашего ребенка нет рядом? Что это была воля твоего бога? Наплевать мне на твоего бога!

Цви испуганно уставился на нее, казалось, он вслушивается в темноту коридора.

– Мать не должна это слышать, – сказал он.

Тамар издевательски рассмеялась:

– Ты до сих пор ее боишься? А ведь она уже совершила самое ужасное, что только могло с нами случиться. Что еще она может нам сделать?

– Тамар, я не знаю, что произошло, но я прошу тебя увидеть положительные стороны. Нас как будто избавили от трудного экзамена. В конце коцов, это все для нашего блага!

– Для твоего, может быть, – сказала она, забыв привычное смирение, которое ежесекундно демонстрировала. Как постоянно говорила ее мать: в гневе она забывалась. Тамар почти обрадовалась, что еще не разучилась чувствовать. Значит, не угас в ней еще огонь, который сейчас был нужен пуще прежнего?

– Для твоего блага тоже, – настаивал Цви, умоляюще глядя на нее: – Как бы мы вырастили здесь ребенка? Это неподходящее место и неподходящее время. А ребенок… – От Тамар не ускользнуло, как тщательно муж избегал слов наш ребенок. – … сейчас в безопасности и тепле.

– Но ты ведь даже не знаешь, где он! Как ты можешь быть уверен, что ему хорошо? Мы должны о нем заботиться, он должен быть у своих родителей, тебе это непонятно? – с укором сказала она. – Мы его породили, из моей плоти, равно как и из твоей.

Лицо Цви выражало сомнение. Оно читалось в его круглых наивных глазах, в тонких морщинах на лбу.

– Ты мне не веришь? – устало спросила она. – Яд, которым брызжет твоя мать, подействовал? Ты считаешь, я была с тобой нечестна?

Он шаркал ногами по половицам. Опустил взгляд.

– Я уже не знаю, что думать, – сказал Цви. – Я только знаю, что ребенок не был евреем, поскольку его мать не еврейка. И от меня он или нет, роли не играет. Он не был частью нашего сообщества.

Скудный огонь в Тамар резко угас.

– Ваше сообщество, – прошипела она, – оно для тебя всё, я права? Перед ним отступают кровные узы между отцом и сыном, любовь между мужчиной и женщиной. И человечность. – Она медленно покачала головой.

Котел пронзительно зашипел и завопил, как живой, Тамар быстро сняла его с огня и налила кипящей воды в чайник.

– Этого я не могу изменить. Только бы… – Она запнулась.

– Что? – Цви взглянул на нее – виновато, беспомощно. Он не будет бороться, Тамар это