Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они распределялись по небу таким образом, что ни одна пара не имела общей звезды. Границы их отныне были четко определены, каждое созвездие висело на небе в одиночестве, ни одно мелкое не обитало отныне в более крупном, ни одно не утыкалось мордой в бок своему соседу.
3
Зимним днем 2012 года, после творческого вечера в маленьком немецком городке близ австрийской границы, я вышел из машины организатора, который привез меня после выступления в пансион, где я остановился. Было темно, температура приближалась к нулю. Помню, что в автомобиле перед ветровым стеклом стоял крохотный глиняный кувшинчик-оберег. Фамилию моего провожатого я не помню. Он наверняка по-прежнему организует писательские вечера. Я думаю о нем без всякого гнева.
Когда мы выходили из машины, он повторил: «Великолепно, великолепно…» Я поблагодарил за комплимент. Да, мне тоже казалось, что мое выступление прошло отлично.
«Ах, я не то имел в виду», — сказал устроитель вечера и показал куда-то вверх. О, там раскинулось небо. Великолепное, это точно. С Млечным Путем — этой бледной лентой. В него были погружены и из него изливались все известные нам звезды, наша родина там, в вышине. Не знаю, сколько времени потребовалось моему мозгу, чтобы сообразить, что именно я вижу. Эта была та самая «небесная фигура». Она словно возносила главу из созвездия Возничего. Огромный Парень. Тело Господне. Мне кажется, неоправданно сравнивать его с «Senecio» Пауля Клее. Скорее он напоминает скульптуру итальянского мастера Карло Пицци «Крик» («L’Urlo»), изображающую лицо человека, который явно кричит, но при этом не открывает широко рот. И человек этот вызывает представление о грешнике, который посреди ада ни с того ни с сего затягивает песню.
Если бы созвездие Конради не было столь ужасно, а его воздействие не парализовало столь полно и мучительно нервы, впечатление от него можно было бы уподобить некоей мыслительной посадке на Луну. Что-то опускается на поверхность небесного тела, выбрасывает шасси, обретает устойчивость, погружается в грунт. Кто бы мог подумать, что такое созвездие с начала времен зловеще нависает над человечеством? И что разумные существа, носящие одежду и использующие всевозможные средства передвижения, на протяжении тысяч лет перемещаются под ним? Неужели действительно никто не обращал на него внимания? А что если раньше люди естественным образом видели его? Как влияло оно на их решения, их военные походы, законы, заключения браков, планирование городов, искусство?
И как они вдруг утратили это созвездие? Кто или что исцелило их? Ведь многие туземные народы до сих пор видят Венеру при дневном свете.
Вот и опять наступила осень, с ледяным ветром и необычайно пластичными облаками, на сером внешнем контуре которых выделяются маленькие темные пятнышки, вроде глазков на картофелине. Днем я больше не хожу в кино, мне это просто не нужно. Вообще, мне многое теперь дается легче. Дома я завариваю чай и никому больше не звоню. Покупаю новые ботинки, а потом читаю в интернете словарь братьев Гримм. Вот только от ночных прогулок по сельской местности я вынужден был отказаться. Не заглядывать больше в карты звездного неба. Не смотреть фильмы, в которых встречаются ночные сцены. Да и видеть сны теперь как-то не очень приятно. Но существует снотворное. Как же выживал доктор Гевайер под бременем такого знания? Он оставил большое научное наследие. Вот уже много лет я перечитываю в поисках хотя бы едва уловимых намеков его труды, его двухтомную биографию, составленную в 1959 году Хансгеоргом Шлитхельмом, его письма, и ничего не нахожу. Он прожил жизнь почтенную и достойную, неизменно ставил перед собой серьезные цели, на войне проявлял порой подлинный героизм и даже находясь в изгнании, сначала в Англии, потом в Америке, совершил немало благодеяний. Гевайер погиб в дорожной катастрофе, в Бостоне, 11 марта 1950 года. На его похороны прибыли коллеги со всего мира, а «Нью-Йорк Таймс» опубликовала некролог, в котором высоко оценивала научные заслуги и человеческие качества покойного. В его честь было названо отделение больницы в Бруклине. Прах Гевайера его дочь Эмилия развеяла над океаном в Фар-Рокауэй. А что если он намеренно бросился под трамвай? Все-таки под таким небом он прожил тридцать лет. В Граце тоже есть трамваи, а еще поезда нескольких маршрутов. Выходить на платформы не воспрещается никому. Предаваясь таким размышлениям, выходишь гулять. Времена года сменяют друг друга. Летом, при ярком свете, жить здесь, среди высоких деревьев и зданий, довольно приятно. Однако бывают ночи, бывает зима. Можно было бы спастись, перебравшись в Южное полушарие. Там, как уверяют астрономы, Бог развесил совсем другие звезды, и я серьезно подумываю туда переехать. Есть же Австралия, достаточно лишь ступить на землю этого континента. День, самое большее, два, и ты уже в одном из австралийских аэропортов.
СПАМ
The days begin to be grow.
Fonseca & Caroline «English as She is Spoke»[57]
Уважаемый господин Dear/ Sir,
до моего внимания дошло, что Вы более не жить в Вене, той город, где мы перекрещивались много лет тому. Что Вы на меня помнить, я не могу ожидать, так как мировая история маленьких людей часто увлекает себя в бездну, однако если Вы уделить мне одну мгновение, то тогда, возможно,