Но если Паунд был махером, то махером прогрессивным и всегда готовым помочь. Хотя он любил спорить и «нажил себе больше врагов, чем завел друзей», по выражению одного лондонского редактора, своей миссией он видел будущее современной литературы. Юношей, писал Паунд, он «решил, что в тридцать буду знать о поэзии больше, чем любой человек на земле», – и достиг этого, конечно. Как поэт и как человек, оказывавший помощь другим поэтам и писателям, Паунд сделал для литературы больше, чем какой-либо другой его современник. Сам Хемингуэй напишет в «Дани уважения Эзре Паунду» в 1925 году, что Паунд тратил лишь одну пятую времени на поэзию:

Как покажут события, Хемингуэй знал, о чем говорил.

Эзра и Дороти пригласили Эрнеста и Хэдли[19] на чай, и те появились на пороге студии Паунда на улице Нотр-Дам-де-Шан в конце февраля 1922 года. Там они обнаружили настоящего эксцентрика – Тайер называл Паунда «белой вороной» – с большой копной непослушных рыжеватых волос. Писатель Форд Мэдокс Форд остроумно описывал Паунда (по-видимому, довольно метко) следующим образом: он подходил к собеседнику «походкой танцора, делая выпад тростью в воображаемого противника. Он носил брюки из зеленой бильярдной ткани, розовое пальто, синюю рубашку и галстук, расписанный вручную одним другом-японцем… пылающая бородка была подстрижена клинышком, а в ухе виднелась большая синяя серьга».

Сильвия Бич вспоминала: «Было в нем что-то от Уистлера, а разговаривал он как Гекльберри Финн». Кроме того, отмечала она, он сам создал всю мебель в доме (странная точка соприкосновения с Грейс Хемингуэй). Письмо Эзры Эрнесту было написано малопонятным жаргоном, еще более туманным, чем жаргон в собственной переписке Эрнеста. В характерном пассаже Эзра говорил: «ЧЕРТ, хочу шшшшто-то такое, что положит КОНЕЦ спорам. Хочу сказать: друг мой Хем уложит вас одним ударом».

Эзру Паунда, пожалуй, можно было назвать лучшим редактором современной литературы – в ряды которых входил и знаменитый редактор Хемингуэя Макс Перкинс – и совсем недавно он стойко проработал модернистскую поэму Элиота «Бесплодная земля» (1922). Элиот был в таком восхищении, что посвятил поэму «Эзре Паунду, il miglior fabbro» – «мастеру выше, чем я». Эрнест попросил Паунда оценить его стихи и рассказы, и Паунд дал отличный, четкий совет. Мы не знаем точных слов поэта, однако Хемингуэй позже скажет, что Паунд учил его быть осторожным с прилагательными – это недоверие станет существенным элементом хемингуэевского стиля. Похожей была и критика Паундом будущего рассказа Хемингуэя «Альпийская идиллия»: «Это хороший рассказ (Идиллия), но малость литературный и теннисонианский. Хотел бы я, чтоб ты смог. БОЛЬШЕ внимания на задачу, будь менее лишерашурным… Лишерашурность в основном скрывает сюжет. Слишком много ТВОРЧЕСТВА. Сюжет всегда довольно интересен без одежек». Невозможно придумать лучшего совета молодому прозаику, в особенности Хемингуэю, чей нынешний стиль страдал осознаванием своей мнимой «лишерашурности».

Два вопроса, связанные с первоначальной встречей Эрнеста и Паунда, требуют пояснений. Во-первых, Эрнест просит у Эзры помощи со стихотворениями – не прозой. Хемингуэй писал стихи, кажется, еще с детства и порой считал себя прежде всего поэтом: когда шесть его стихотворений были опубликованы (при посредстве Паунда) в 1923 году в журнале «Поэзия», аннотация, в которой он предстает почти неузнаваемым для нас, представляла его как «молодого чикагского поэта, который сейчас живет за границей и собирается вскоре выпустить в Париже свою первую книгу стихов». Как указывал редактор посмертно изданного «Полного собрания стихотворений» Хемингуэя, большинство стихов были написаны им в возрасте двадцати с небольшим лет; из восьмидесяти восьми стихотворений, приписываемых Хемингуэю, семьдесят три были написаны к 1929 году. В основном в стихотворениях, написанных до 1922 года, описывались его военные впечатления или текущие события, особенно новости с фронтов.

Одно типичное раннее стихотворение «Поле чести» (Champs d’ Honneur) не оставляет сомнений, что автор по своему мировоззрению реалист, если не циник, и не чурается графического языка или образов. Возможно, именно эту новизну Паунд увидел в стихотворении; оно стало одним из шести стихотворений, которые он принял у Эрнеста и отослал в «Дил», где они были отвергнуты Тайером; в конечном счете стихотворения появятся в журнале «Поэзия» в 1923 году. Эрнесту не очень везло с публикацией стихов в литературных журналах; он жаловался, что единственным изданием, согласившимся их взять, был немецкий «Квершнитт» («Поперечное сечение»), фривольный иллюстрированный журнал, редактором которого был берлинец Альфред Флехтхайм, а издателем – Герман фон Веддеркоп, знакомый Паунда. Здесь интересно то, что Эрнест упорно продолжал писать стихи, несмотря на незначительную реакцию или даже, по сути, оглушительную тишину в ответ – его поддерживал только Паунд. Он упорствовал даже после того, как познакомился с произведениями других, лучших поэтов, включая самого Паунда, Т. С. Элиота и Арчибальда Маклиша (последний станет ему хорошим другом). По-видимому, он был неспособен взглянуть на свои стихи критическим взором – как будет неспособен критически оценивать свое творчество и в дальнейшем, наиболее очевидным примером чего послужит мрачный роман «За рекой, в тени деревьев» 1950 года и некоторые стихотворения к четвертой жене, написанные во время Второй мировой войны. Сразу после войны он попытается серьезно и настойчиво убедить «Скрибнерс» издать его стихотворения поэтическим сборником, и лишь с большим трудом и тактом издательство сможет выкрутиться из этой ситуации.

На самом деле после встречи с Эзрой Эрнест поначалу собирался написать грубую сатиру на поэта. Он принес показать ее Льюису Галантье до того, как отправить редакторам престижного «Литтл ревью» Маргарет Андерсон и Джейн Хип. Первому биографу Хемингуэя Галантье рассказал, что в стихотворении высмеивались богемные замашки Эзры, его дикие волосы и бородка и рубашка поэта. Это было настолько грубо, что Галантье в недвусмысленных выражениях посоветовал Эрнесту не отдавать сатиру в «Литтл ревью», где Паунд был неоплачиваемым и очень уважаемым редактором. По-видимому, Эрнест спрятал стихотворение среди своих бумаг.

Эрнест любил иронию и сатиру, и больше всего в юном, беззаботном возрасте. Несмотря на то что для Хемингуэя было характерно кусать накормившую его руку – точнее, обижать всякого человека, кто хоть раз помог ему, – этот импульс в данном случае, кажется, не сработал. По-видимому, он наивно полагал, что публикация подобного сатирического стихотворения, демонстрирующая его знакомство со столпом современной поэзии Эзрой Паундом, укрепит его репутацию.