Луи переплел ее пальцы со своими и поднес ее руку к губам.

– Мне нравится твоя короткая стрижка, – тихо сказал он. – Она очень изысканная, и мне понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к ней, но она тебе идет.

– Спасибо.

– Когда ты снова захочешь заняться со мной любовью? – спросил он после того, как Ева выскользнула из его объятий. Она свесила ноги с кровати и разгладила юбку.

Сегодня Ева спустилась в его студию, вполне ожидая, что это произойдет вновь, как уже случилось после того, как она попросила Сильветту впустить Луи в их комнату, чтобы он мог утешить ее. Но что-то заставило ее удержаться. Отчасти это произошло потому, что на этот раз она не пила вино, но вместе с тем она не испытывала того отчаяния, которое едва не раздавило ее неделю назад, когда ей наконец стало ясно, что в один прекрасный день Пикассо женится на Фернанде и они больше никогда не встретятся.

Сильветта любила говорить, что новая любовь – лучший способ исцелить разбитое сердце. Видит Бог, Ева старалась поверить в это, но прикосновения Луи каждый раз заставляли ее внутренне содрогаться. Она займется с ним любовью, поскольку уже решилась на это, но только не сегодня. Сейчас для него будет достаточно объятий и поцелуев. Когда она снова отдастся ему, это произойдет на ее условиях. По крайней мере, эту связь она могла контролировать.

– Я опоздаю на работу, – ответила она, повернулась и поцеловала его в лоб, скрывая свои истинные чувства.

– Когда-нибудь я наконец увижу чудесные костюмы, о которых все говорят. У тебя найдется возможность добыть для меня билет и место рядом со сценой?

Еву передернуло от этой мысли, но она ласково улыбнулась.

– Сомневаюсь. Эти места всегда занимают известные и состоятельные люди, особенно теперь, когда номер гейши в исполнении Мистангет стал таким популярным.

– И все благодаря тебе, – Луи улыбнулся, взял ее за руку и попытался снова привлечь к себе.

– Я всего лишь сделала костюм. Мистангет сама придумала танец.

– Она поет в этом номере?

Внезапно Луи показался очень заинтересованным. Ева понимала, что он старается придумать тему для разговора, чтобы она могла задержаться подольше.

– Нет, она не издает ни звука. Эффект достигается с помощью движения и музыки, но каждый вечер она попадает точно в цель. Я столько раз видела этот номер, что, наверное, сама могу его исполнить.

– Хорошая мысль. Может быть, ты захочешь устроить мне отдельное представление?

Ева игриво похлопала его по щеке, встала и надела туфли.

– Ах ты, соблазнительница, – пробормотал Луи и откинулся на подушку, как будто признавая свое поражение.

Ева вовсе не хотела его соблазнять, но пусть он лучше не знает об этом. Было бы несправедливо причинять ему лишнюю боль.

В тот вечер Еву окружали выкрики и торопливые разговоры, которые всегда происходили за кулисами незадолго до начала представления. Режиссер – лысый тучный человечек, носивший очки в проволочной оправе, – кричал на одного из братьев Суэйн, который слишком располнел и не мог втиснуться в костюм для первого акта. Между тем поворотный механизм над занавесом по какой-то причине стало заедать. Работники сцены поспешно расставляли лестницы, чтобы успеть починить его до начала первого номера, в котором выступала Мистангет. Ева закончила обшивать панталоны для Сильветты, поскольку до сих пор лучше всех работала с кружевом, а потом кивнула своей новой ассистентке, одобрив бахрому, пришитую к костюму Мадо Минти, пока актриса пританцовывала перед зеркалом гримерки.

Ева улыбнулась, когда подумала о том, что после ее успехов со сценическими нарядами Мистангет и Мадо Минти мсье Оллер назначил ее первой помощницей мадам Люто в костюмерной. Таким образом, одна из швей стала ассистенткой Евы. Еще год назад она не могла представить себе ничего подобного.

– Где Мистангет? – спросила Сильветта. – Обычно в это время она уже на месте.

– У нее очередная ссора с Морисом, – невозмутимо заметила Мадо, пудрившая лицо. Ева и Сильветта тревожно переглянулись. Осветители уже зажгли огни рампы.

– Ты знаешь, где она? – спросила Ева.

– Понятия не имею. Полчаса назад она в слезах выбежала за дверь. Мсье Оллер определенно будет недоволен, если она не вернется к началу представления. Номер гейши задает настрой для других актеров, да и для зрителей тоже. Ее ждут с нетерпением, так что лучше бы она поторопилась.

Звуки большого оркестра, где музыканты настраивали свои инструменты, лишь усиливали напряжение. Ева посмотрела на перешитое кимоно, висевшее на поворотной вешалке для костюмов. Желтый шелк теперь был красиво оттенен красными лентами, пришитыми к воротнику и манжетам. Вид кимоно всегда возвращал ее к мыслям о доме и ее новой жизни.

Ева на мгновение задумалась, а потом решительно сняла кимоно с вешалки.

– Что ты делаешь? – удивленно спросила Сильветта, когда Ева начала раздеваться.

– Я не могу допустить, чтобы Мистангет попала в беду. Теперь я понимаю, что страсть иногда заставляет человека совершать глупости.

Когда помощник режиссера объявил пятиминутную готовность, Мадо повернулась на вращающемся табурете и недоуменно уставилась на Еву.

– Ты серьезно? – воскликнула она, держа в руке тюбик с помадой. – Этого не может быть!

– Чем я еще могу ей помочь? – Ева взяла парик гейши с гримерного столика Мистангет. – Она моя подруга.

– Что-то я сомневаюсь, – ответила Мадо. – Мистангет привыкла использовать людей.

– Разве мы все не используем друг друга в той или иной степени? – возразила Сильветта.

– Вас обеих уволят за такую выходку.

– Или Ева станет героиней, – парировала Сильветта.

– Вы сильно рискуете. Ведь неизвестно, что из всего этого получится, – настаивала Мадо.

– Помоги мне загримироваться, – обратилась Ева к Сильветте.

– Вы совсем спятили. Не хочу иметь с этим ничего общего. Ради всего святого, ты же швея, а не актриса!

– Большое спасибо, мадемуазель Минти, но, как известно, я теперь первая помощница костюмера, – с вызовом ответила Ева, блеснув глазами. Они обменялись улыбками с Сильветтой, а потом подруга усадила ее на табурет рядом с Мадо.

– Ты правда уверена?

– Как я могу быть уверена? – шепотом отозвалась Ева.

– Ну, ладно, попробуй.

Танцовщицы в ярких костюмах собрались у них за спиной и начали перешептываться, когда поняли, что происходит. Это казалось настоящим безрассудством, и Ева подумала о том, как бы ей не застыть от страха перед публикой. Но потом, пока Сильветта пудрила ей лицо, придавая коже жемчужный оттенок, ей пришло в голову, что в Париже нет никакой Евы. Ее звали Марсель Умбер, а благодаря гриму и кимоно она была ни той, ни другой.