– Hier drin! – кричит кто-то по-немецки.

Сара не понимает, что это значит, но она знает, что голос теперь прямо за дверью шкафа. Она сжимает Самюэля и снова произносит про себя молитву: Господи, пожалуйста, защити его!

Малыш снова уснул, и она гадает, почему он до сих пор не проснулся от всей этой суматохи. Вдруг он тихо стонет. Она замирает, каждый ее мускул напряжен до предела. Сара кладет пальцы на его губы и отчаянно пытается передать ему, что он должен молчать. Она в отчаянии прижимает его к груди, но он отворачивается и снова засыпает.

Она слышит, как с другой стороны тоненькой стены шкафа продолжается громкий разговор на немецком. Как же она теперь жалеет, что не говорит на этом языке. Пальцы Давида больно впиваются в ее плечо, но она не вздрагивает. Она даже почти рада этой боли – отвлекает от страха, переполняющего ее.

Самюэль ерзает в ее руках, тихо всхлипывая. Возможно, она слишком сильно его прижимает, так же как Давид прижимает ее. Она ослабляет объятие и сознательно выпускает воздух, который она держала внутри. Ребенок не должен чувствовать ее напряжения. Это может заставить его заплакать.

Его всхлипы становятся громче. Ее сердце замирает. Она прижимает его к груди, пытаясь заставить замолчать. Но он отстраняется и издает крик. Громкий и пронзительный.

На дверь обрушивается мощный удар. Затем еще один и еще. Большие черные ботинки пробивают дыру в дверце шкафа.

Париж, 29 мая 1944 года

Мыши снуют туда-сюда днем и ночью, хотя одному богу известно, что им удается найти себе в пищу. Может, это зловоние человеческих испражнений привлекает их и удерживает здесь. Сара почувствовала этот запах в ту же секунду, как зашла в женский блок. Он напомнил ей конюшни, где она бывала в детстве, – застоявшийся запах пота и гнили.

Она не отпускает Самюэля даже на минуту, слишком боится, что он станет легкой добычей для этих падальщиков. Близость к нему успокаивает ее, и она вспоминает слова раввина в метро:

– Бог позаботится о вашем ребенке.

Она цепляется за эту тоненькую нить надежды, уверяя себя, что это было пророчество. Так ее страх уменьшается.

Сорок женщин теснятся в маленькой прямоугольной комнате, они лежат на жестких койках, смягченных одной соломой, но они добры к ней, потому что видят ее крошечного ребенка. Они всегда проверяют, достаточно ли ей воды, а некоторые из них делятся остатками еды. Ей нечего дать им взамен, поэтому она лишь улыбается в ответ. Она понимает, что не может говорить. Разговоры ее утомляют, но нужно сохранять силы, чтобы кормить Самюэля. Это единственное, что имеет значение теперь. Сохранить ему жизнь.

В Дранси есть всего два туалета на тысячи заключенных – один для женщин, другой для мужчин, и они могут пользоваться ими только в определенные часы. Всякий раз, когда Сара идет в туалет, она внимательно рассматривает лица в длинной очереди, надеясь увидеть Давида, но никогда его не встречает. Каждый день она просматривает список людей на очередную транспортировку, боясь, что однажды она найдет там их имена. Если бы они только смогли продержаться, думает она. Эта война не будет длиться вечно.

Но 29 мая их имена появляются в списке на депортацию утром следующего дня: Давид Лаффитт, Сара Лаффитт и их ребенок. Они даже не спросили его имя. Будто они и не думали, что оно ему понадобится.

Париж, 30 мая 1944 года

Жан-Люк крепко спит, когда сквозь сон до него доносятся крики:

– Raus! Raus! Время вставать!

Сперва он думает, что это ему снится, но продравшись сквозь сон, понимает, что голоса раздаются за дверью его комнаты.

– Филипп! Филипп, проснись! – говорит он.

Жан-Люк водит рукой по стене в поисках выключателя.

Вдруг их дверь открывается и в комнату врывается свет.

– Achtung! Вставайте.

Он сбрасывает с себя пижаму и влезает в комбинезон. Филипп делает то же самое. Рядом стоит надзиратель, ждет, пока они оденутся, а затем заталкивает их в лифт. В лифте еще четверо мужчин.

– Проблема в поезде, – заявляет надзиратель, залезая в лифт. – Застрял.

Они выходят наружу, там еще темно и холодно, нет даже намека на приближающийся рассвет. Шестеро работников молча едут в грузовике по темным улицам. Наконец-то они смогут увидеть поезд. Теперь он узнает, действительно ли это вагоны для скота. Он гадает, успели ли они запустить внутрь пассажиров до того, как поняли, что он застрял, может, в этот раз он увидит заключенных своими глазами.

Его живот громко урчит, Фредерик поворачивается на него:

– Как ты думаешь, нам дадут позавтракать?

– Сомневаюсь. – Ксавье отрицательно качает головой – Они хотят, чтобы поезд уехал как можно скорее.

– Да, до рассвета.

Фредерик смотрит на часы.

– Сейчас только пять утра.

– Merde! – Марсель смотрит на них. – Вот почему я так не выспался.

Грузовик резко тормозит.

– Achtung! – Надзиратель выпрыгивает наружу, они спешат за ним.

Добравшись до платформы, они замирают как вкопанные, Фредерик врезается в спину Жан-Люка.

– О мой бог!

– Что за чертовщина?

Марсель кладет руку на плечо Жан-Люка, как будто силится не потерять равновесие.

Они слышат крики, стоны и плач, раздающиеся из поезда для перевозки скота, застрявшего на рельсах. Двери вагонов закрыты.

– Вперед! Вперед! – Надзиратель позади толкает их вперед своей палкой. Жан-Люк чувствует, как она больно бьет его по спине. Он справляется с желанием обернуться, вырвать палку у него из рук и швырнуть ее ему в лицо. Но вместо этого он идет вперед, наступая на одежду, разбросанную по платформе: пальто, шляпы, сумки. Он смотрит на поезд и видит длинную худую руку, высунувшуюся из узкой щели на крыше вагона, потом еще одну и еще, все они сжимают клочки бумаги. Они разжимают ладони и выпускают бумажки, которые уносит ветер. Он останавливается, чтобы подобрать одну из них, но в полумраке не может разобрать написанное. Единственный источник света на платформе – огромный луч прожектора, направленного на поезд. Он засовывает клочок бумаги себе в карман, предполагая, что это письмо кому-то – кому-то близкому. Теперь у него не остается никаких сомнений. Эти люди отправляются на смерть.

Чья-то рука толкает его вперед.

– Aussehen! Смотреть!

За ним стоит надзиратель и освещает фонарем пути. Жан-Люк смотрит на освещенный участок. Он тут же замечает неполадку: колесо упало в щель между двумя рельсами. Стыковая накладка, которая обычно соединяет их, отвинчена. Он не понимает, как они смогут поднять колесо и вернуть его на пути. Он оборачивается. Лицо Фредерика сияет в полумраке, и Жан-Люк замечает легкую улыбку на его губах. Неужели это сделал Фредерик? Он надеется, что угадал. Но что им теперь делать? Жан-Люк оглядывается на солдат и охранников на платформе, их очень много, возможно, около сорока. И все они вооружены. У них есть собаки, рычащие и в любой момент готовые сорваться с поводков. Ситуация безнадежная. Жан-Люка снова толкают.