– Bonsoir, madame, bonsoir, monsieur. – Он улыбается своей беззубой улыбкой.

– Bonsoir, monsieur.

Он наклоняется к ним.

– Будьте осторожны. Они все собрались на станции Этуаль сегодня, как стая саранчи.

– Спасибо, – кивает Давид.

– Это что, ребенок?

Мужчина вытягивает голову вперед, ближе к Саре.

– Да, наш ребенок, – улыбается Давид.

Мужчина серьезно кивает.

– Он совсем крошечный. Сколько ему?

– Около шести часов.

Мужчина кашляет, его глаза наполняются слезами.

– Шесть часов! Вам, должно быть, пришлось уехать.

Он встает на своих трясущихся ногах, кладет изборожденную морщинами руку на голову ребенку, другой руку он поднимает, чтобы закрыть ей глаза. Он бормочет молитву на иврите. Затем он снова садится и закрывает глаза. Когда он открывает их, они ярко блестят под складками кожи.

– Бог позаботится о вашем ребенке. Не переживайте. Но не выходите на станции Этуаль. Она кишит бошами.

Они делают так, как говорит старик, пересаживаются на следующей остановке, Трокадеро, затем снова на Марбеф, а затем выходят из метро у Городской ратуши. У Сары кружится голова, когда они выходят, слишком страшно, что их остановят. Ее дыхание учащается, а между ног становится влажно. Она боится, что у нее все еще идет кровь, но ничего не говорит.

Наконец они находят адрес, который им дал Жак, это высокое здание рядом с бывшей пекарней. Давид наваливается на тяжелую деревянную дверь, толкает ее вперед и придерживает для Сары. Как только они заходят во внутренний дворик, становится ясно, что здесь побывали боши. Ставни распахнуты настежь, а вырванные с корнем растения разбросаны по всей земле. Предметы одежды развеваются на легком вечернем ветру – одинокий бежевый чулок, детская распашонка и порванная рубашка. Порыв ветра подхватывает чулок и сдувает его на лежащее на земле растение. Сара наклоняется, убирает его и ставит растение обратно в горшок. Над этим местом будто надругались.

– Давид, мы не можем здесь остаться!

– У нас нет выбора. Они уже были здесь и все обыскали. Для них тут нет больше ничего интересного. Мы будем в безопасности.

Он осматривается, она следит за его взглядом, гадая, не следит ли кто-то за ними. Вокруг до жути тихо.

– Пойдем. – Он направляется к двери слева от дворика. – Нам на третий этаж.

Сара хочет поскорее лечь. Понимаясь по лестнице, она чувствует, как что-то стекает по внутренней стороне ее бедер. Ее голова кружится все сильнее с каждым шагом. Ухватившись за массивные деревянные перила, она подтягивается, но острая боль пронзает ее живот и заставляет ее согнуться пополам.

Давид ставит скрипку на землю, используя свободную руку, чтобы поднять ее, но у нее нет сил, чтобы пошевелиться.

– Сара, я отнесу Самюэля в квартиру. Я вернусь за тобой.

– Нет! Мы не должны оставлять его одного!

Она смотрит по сторонам, ей кажется, что за ней кто-то следит. Зачем кому-то понадобилось эвакуировать целый квартал? Вряд ли здесь жили одни евреи. Тусклые стены молча смотрят на нее. Вдруг она замечает следы от пуль. Должно быть, здесь была перестрелка. Может, в ней участвовали борцы Сопротивления, может, поэтому им пришлось эвакуировать целое здание. Она содрогается при мысли, где они могут быть сейчас.

Давид забирает Самюэля у Сары и помогает ей встать, оставив скрипку и чемодан на ступенях. Муж ведет ее еще два этажа вверх к квартире.

– Можно мне немного воды?

Она оглядывается в поисках кухни, но шкафы разломаны на части, дверца духовки болтается на одной петле, ящики перевернуты, их содержимое разбросано по полу, кровь разбрызгана по стенам. Сара отворачивается, сглатывая подступившую к горлу желчь.

– Не важно, – говорит она.

Давид ведет ее в маленькую спальню. Затем достает ключ из кармана и вставляет его в крошечную замочную скважину в стене, которую Сара даже не заметила. Он толкает потайную дверь и открывает ее, освещая помещение внутри маленьким фонариком. Она задерживает дыхание, почти ожидания увидеть спрятавшихся внутри людей, но там пусто. Они заходят внутрь при свете фонарика. Это скорее шкаф – едва хватит места, чтобы лечь. Но здесь хотя бы пусто и ничем не пахнет, только пылью.

– Я принесу матрас. – Он отдает Самюэля обратно Саре. – Жди здесь.

Женщина падает на пол с ребенком в руках, слишком изнуренная, чтобы ответить.

Париж, 3 мая 1944 года

Самюэль тихо плачет во сне. Сара бы с удовольствием перевернулась на другой бок и снова погрузилась в глубокий сон. Целебная сила сна, кажется, успокоила боль в ее животе. Но она знает, что ребенок, должно быть, проголодался, и она хочет покормить его до того, как плач станет громче. Очень важно, чтобы они издавали как можно меньше шума, но дело не только в этом. Невозможно вынести мысль о том, что он плачет. Страдает. Вот что пугает ее больше всего. Она старается не думать об этом. Но она видела, как это происходит. Дети, которых отрывают от матерей.

В кромешной тьме комнаты она садится и берет его на руки. Тут так тепло, что она спала голышом. Сара проводит пальцем по его губам, помогая ему нащупать сосок. Он не сразу хватается за него, начинает и снова останавливается, как будто чем-то недовольный. Сара все еще беспокоится, что у нее недостаточно молока.

Как же ей повезло, что роды прошли без осложнений. Только эта боль ее потрясла. Но сколько еще им будет так везти? Они должны были быть в безопасности в своей квартире в богатом 16-м округе. Да ради всего святого, никто даже не знал, что они евреи, пока им не пришлось носить эту чертову желтую звезду, как кровоточащую рану или мишень. Оглядываясь назад, она жалеет, что подчинилась, жалеет, что носила ее, но в каком-то извращенном смысле не носить эту звезду было бы трусостью. Она ведь не стыдиться быть еврейкой. Это ее наследие – то, откуда она родом. Никто никогда не заставит ее стыдиться этого. Так что она пришила эту звезду, как было приказано, и вышла, высоко подняв голову. Как же она была наивна! Это сразу все изменило. Люди теперь видели звезду, а не ее.

Когда она впервые спустилась в метро после того, как носить звезду стало обязательным, контролер грубо сказал ей:

– Последний вагон, мадмуазель.

Ей пришлось выйти на следующей остановке и пойти в последний вагон, проглотив комок жалости к себе, застрявший в горле.

Спустя неделю ее отца арестовали за то, что он приколол свою звезду вместо того, чтобы пришить ее. Он подумал, что так будет проще переносить звезду на другую одежду. Это заметил один солдат, и его отправили прямиком в Дранси – без суда и следствия, без шанса на апелляцию. Они получали письма следующие шесть месяцев, а сами с любовью отправляли посылки с едой и записки со словами поддержки. А потом ничего, и не было никакой информации о нем, как будто он никогда не существовал. Сара моргает, чтобы стряхнуть слезы, которые наворачиваются на глаза всякий раз, когда она думает о нем.