Адам увлеченно превращал сад в райский уголок для дочери. Старый дуб в дальнем углу участка подставил свои раскидистые сучья под качели, а в редком для себя порыве плотницкого искусства Адам соорудил еще и вполне пристойную шведскую стенку.

Он верно рассчитал, что эти нехитрые сооружения намного расширят круг общения дочери — все соседские ребятишки валом повалили к ним во двор.

С момента появления Хедер на свет Адам дал себе клятву, что никогда не будет пренебрегать ребенком. И чтобы наполнить ее мир любовью, он взял за правило приходить домой к ужину, после чего непременно читал ей сказку на сон грядущий. А иногда даже две или три.

Когда девочка наконец засыпала, он возвращался в лабораторию, где как раз наступало самое благодатное и спокойное время для работы.

Скоро работа стала приносить Адаму не только профессиональное признание, но и награды, столь высокие, что они вполне подошли бы и его седовласым начальникам. При этом все, что блистало, зачастую оказывалось золотом. Даже сравнительно скромные премии означали денежное вознаграждение в диапазоне от двадцати пяти до пятидесяти тысяч долларов. Что характерно — почести нарастали как снежный ком.

Как-то за ужином Лиз высказала предположение, что такими темпами Адам уже года через три получит премию Ласкера.

— А оттуда — прямая дорога в Стокгольм, да? — поинтересовалась Тони. Она нечасто проявляла такой интерес к работе мужа.

— Верно, — поддакнула Лиз. — Следующую премию после Ласкера вручает король Швеции.

— И плюс к ней — миллион долларов, — добавила Тони.

— Не опережай события, дорогая, — погрозил ей пальцем Адам. — Миллион — это только в том случае, если нет соавторов.

— Ничего страшного, я потерплю, — сказала Тони. — Все равно хватит, чтобы купить тот домик, который мы снимали летом на Кейп-Код.

— Судя по фотографиям, домик чудесный, — заметила Лиз. — Хедер понравилось на море?

— Она была в восторге, — ответил Адам. — Мы с ней каждое утро собирали корзинку с сандвичами и шли в поход по берегу. Потом делали привал и устраивали себе пикник. В компании одних чаек.

Лиз вздохнула.

— Похоже на настоящий рай!

— Если не считать того, что Хедер предстоит немало помучиться, прежде чем она найдет себе мужа, способного сравниться с ее отцом, — прокомментировала Тони. — Если честно, я иногда даже ревную. Такое впечатление, что он нужен всем женщинам на свете. Вернутся, бывало, с прогулки — и тут же на телефон. То ему из лаборатории звонят, часами о чем-то толкуют, то все беременные женщины Америки разом хотят получить у него консультацию.

— Стыдись, Адам! — пожурила Лиз. — Ты что, становишься трудоголиком?

— Боже, что я слышу от жены Макса Рудольфа! — рассмеялся Адам. Слово «вдова» он так и не научился произносить. — Ну-ка, признайтесь, ведь Макс никогда не уезжал так далеко, чтобы нельзя было сесть в машину и примчаться в лабораторию!

— Ну, вот что, — заявила Тони, — если говорить о трудоголиках, то мы тут все хороши. И вообще, мне пора покинуть вас, иначе я провалю завтрашний процесс. Вы меня извините, Лиз?

— Конечно, дорогая.

Хотя жена не впервые вот так уходила к себе в кабинет в разгар ужина, Адам все же чувствовал себя неловко, особенно учитывая, какую дорогую гостью она бросила.

Он с извиняющимся видом посмотрел на Лиз.

— Все в порядке, — сказала та, потрепав его по руке. — Я становлюсь старой занудой.

— Перестаньте, вы же знаете, что это не так! — возразил Адам и, понизив голос, добавил: — Кажется, в последнее время я и сам действую ей на нервы.

— Боюсь, что в Бостоне Тони так и не смогла получить того, что имела в Вашингтоне, — заметила Лиз. — Возможно, она испытывает ностальгию по своей прошлой профессиональной жизни.

— Я бы сказал, сожаление. Так будет точнее, — заметил Адам. И тут же пожалел о своей откровенности.

— Она все так же часто говорит с отцом?

— Пожалуй, нет, — холодно ответил Адам. — Не чаще двух-трех раз в день.

— Хм-мм… Бывает и хуже. Но как бы то ни было, не думаю, что привязанность к отцу должна как-то сказываться на ее материнских обязанностях, — продолжала Лиз.

— Это вы ей сами скажите, — махнул рукой Адам. — Проблема в том, что Хедер, себе на беду, слишком смышленый ребенок. Уверен, она прекрасно видит, что ее мать просто играет свою роль.

— Если это тебя утешит, могу заметить, что, живя в Вашингтоне, Тони, скорее всего, вела бы себя так же.

Адам обхватил голову руками.

— Черт! — пробурчал он. — Откуда мне было знать, что у нее аллергия на материнство! — Это признание далось ему с трудом.

— Дорогой, ты же был безумно влюблен. Разве тебя могло что-нибудь остановить? — нежно произнесла Лиз, стараясь его успокоить.

Адам задумался.

— Если честно, то ты права. — И добавил: — Все, что мне остается, — это поменьше торчать в лаборатории, чтобы хоть как-то компенсировать девочке недостаток родительского внимания.

— Ты правильно делаешь, — похвалила Лиз. — Для Хедер так лучше. Но это несправедливо по отношению к тебе. Мне ли не знать, что исследовательская работа не делается с девяти до пяти.

— Знаете что? — вскинулся вдруг Адам. — То же самое Тони говорит мне про свою адвокатскую практику.

Лиз помялась, но потом все же спросила:

— То есть, как я понимаю, внимания недостает не только малышке Хедер? Или я сую нос не в свое дело?

— У меня от вас секретов нет.

— Она ничего не говорила о том, чтобы отдать девочку в пансион?

— Лиз, это исключено. Не для того мы заводим детей, чтобы спихнуть их на чужих дядь и теть и ждать, пока они явятся на наш порог взрослыми людьми. Чтобы тут же отправить их в колледж. Взгляните, во что превратилась Тони после того, как всю жизнь училась и жила вдали от дома.

— А сильно это влияет на Хедер?

— Как сказать… — ответил Адам. — Мне кажется, она догадывается, какое место занимает в жизни своей матери.

— Тогда я хочу дать тебе радикальный совет, — сказала Лиз, уже надевая пальто. — В вашем случае пансион мог бы стать спасением.

— Нет, — возразил Адам. — Я этого не вынесу.

Было около девяти вечера. Бабье лето выдалось настолько жарким, что асфальт под ногами пешеходов, пересекающих Лонгвуд-авеню, плавился, как карамель на огне.

Адам вышел из лаборатории и направился к машине. В этот момент он краем глаза заметил знакомую фигуру. У обочины стояла молодая женщина. Правой рукой она закрывала глаза и при этом вся дрожала.

Подойдя ближе, он узнал Аню Авилову, несчастную русскую пациентку, которой несколько месяцев назад сам же принес столь безрадостное известие.