Но в то же время мне было интересно со стороны наблюдать за моими новыми крошечными соседями по комнате, и я даже записался на курс детской психологии для первокурсников. При прочих равных я бы скорее предпочел дополнительные занятия по математике, но каждому студенту необходимо было посещать определенное количество часов свободных наук и искусств, изучение которых носило, впрочем, скорее символическое значение. И тут Брюс и Вики могли дать мне определенное преимущество перед другими студентами. У меня не только была возможность непосредственно наблюдать за маленькими детьми, но и ставить, если потребуется, над ними научные опыты.

Мы могли сами выбирать себе тему итоговой курсовой работы, и у меня было заготовлено кое-что особенное. Где-то в списках рекомендованной литературы проскользнула тема вымышленных языков, используемых братьями и сестрами довербального возраста, и мне пришло в голову, что было бы интересно задокументировать один из таких уникальных коммуникационных паттернов, сформировавшихся в реальных условиях. Владение методами анализа данных и имеющиеся у меня в распоряжении подопытные экземпляры должны были дать мне возможность сделать блистательное исследование на тему развития детей.

И вот как-то раз я поехал на выходные домой и положил записывающий магнитофон в комнату брата и сестры – у меня все было готово для фиксации таинственных слов, которые они перед сном бормочут друг другу. Это был далеко не самый важный для меня и не самый срочный проект, поэтому слушать записи я стал лишь несколько дней спустя.

На кассете была полная тишина. Как выяснилось, мои брат и сестра не владели никаким воображаемым языком (кроме, может быть, редких пофыркиваний и похрапываний). Менять тему было уже поздно. Так что моя курсовая превратилась в упражнение в писательском мастерстве: я вынужден был выдать увлекательное, основанное на фактах повествование, придумав его из ничего. Впрочем, это упражнение, скорее всего, дало мне в карьерном плане куда больше, чем мог дать остальной курс.

У меня была еще одна сестра моего возраста, Дороти, но она умерла, когда я был маленьким. Мы были довольно близки, и у меня осталось много воспоминаний о том времени, когда она была еще здорова. Но годы, предшествующие ее смерти, в моей памяти, к сожалению, предстают неким размытым пятном.

Я помню, как мама вечерами оставляла меня одного дома, а в это время навещала сестру в больнице. Помню, как она каждый раз давала мне монету в 25 центов, чтобы я купил себе пакет картошки в лавочке через улицу, и как я ждал ее возвращения и смотрел старый комедийный сериал «Моя мать – машина». Помню, что на все мои вопросы мама отвечала уклончиво, но я все же понимал, что в ближайшее время ждать возвращения Дороти не стоит.

Я не помню, сколько лет продолжалась ее болезнь, помню только, что, когда мои родители полетели в Швейцарию забирать меня из дома дедушки и бабушки, они останавливались в Германии. Там они заезжали в больницу, которая предлагала какие-то крайние меры лечения, недоступные в США.

Помню, как сильно распухла одна сторона ее шеи. Позже я узнал, что ее болезнь называлась лимфомой Ходжкина и что сейчас ее в большинстве случаев удается вылечить.

Помню, как один ходил в школу.

Помню, как мы с отцом ходили на могилу сестры с цветами в руках. И помню, как спустя несколько десятилетий подумал о том, что моя поездка в Швейцарию, возможно, тогда частично защитила меня от того, что в это время происходило у нас дома, и что идею остаться в Европе еще на семестр мне, возможно, в какой-то степени подсказали родители.

Невозможно представить себе, чтобы эти события не повлияли на мою жизнь, но у меня все же получилось изгнать большую часть воспоминаний о них из памяти. Безусловно, родителям пришлось тяжелее. Когда я и сам стал родителем, я по-новому осознал, какие эмоции они должны были тогда испытывать. И все же я отчего-то никогда не беспокоился о том, что могу потерять Райана.

В день, когда он родился, за окнами больницы упал со страшным шумом какой-то большой и очень тяжелый предмет. Я подпрыгнул от неожиданности, а вместе со мной – Джиджи и ее родители. По всей приемной дети начали плакать – но только не Райан. Он с интересом поднял глаза, а потом спокойно продолжил заниматься одним из тех дел, которыми обычно занимаются младенцы. Не знаю почему, но этот момент тогда показался мне очень значительным: для меня он характеризовал и мальчика, и мужчину, в которого он вырастет. Райан был спокойным и здравомыслящим, настоящей скалой, которая выдержит любую бурю. С того момента я вроде как решил, что мой сын неразрушим.

И пока он оправдывал ожидания. Многие дети стали бы проявлять беспокойство от суеты, непременно сопровождающей семейные каникулы, но семимесячный Райан совершенно спокойно реагировал на все, что происходило вокруг.

Как обычно, в «Массанаттен» я приехал со своим компьютером, а еще прихватил с собой последнюю версию Civilization. По случаю я показал прототип игры своей семье, зная, что Брюсу особенно интересно будет попробовать в нее поиграть. На протяжении последних трех летних каникул в старших классах он работал плейтестером в MicroProse и жил в нашем доме в Балтиморе, в комнате для гостей. Он даже попал в титры Crusade in Europe, Gunship и Pirates!. Но в колледже он предпочитал проводить каникулы в штате Мэриленд, а на игры ему, возможно, и вовсе не хватало времени. Одним словом, он наверняка соскучился по компьютерным развлечениям.

Брюс сел играть, оставляя время от времени конструктивные комментарии, а потом меня позвали в гостиную, и я его оставил. Спустя какое-то время у меня спросили, где Брюс.

– А, – ответил я, оглядываясь вокруг, – он, наверное, все еще в задней комнате, играет в Civilization.

Я посмотрел на часы. С момента, когда Брюс сел за компьютер, прошло шесть часов.

До этого я понимал, что делаю особую игру, ровно в той же степени, в которой я считал особенными все свои игры, в том числе и те, которые меня в той или иной степени разочаровали. Идеальных детей не бывает, и всех их все равно любишь. Даже сейчас, когда некоторые игры относят к моему наследию, а о других почти никто не помнит, мне в равной степени дорога каждая из них. Вы же не перестаете приглашать половину своих детей на День благодарения, если остальные стали знаменитостями.

Но когда мой брат на большую часть дня засел за прототип, в который и играть-то можно было разве что с трудом, я обратил на это внимание. Чем его игра так привлекла? Что стало импульсом? Игра тогда была не слишком сложной, это были несколько собранных в одном месте простых систем, и все же Брюс, по всей видимости, завоевывал и терял свою территорию раз за разом, исследуя и перекомпоновывая одни и те же базовые паттерны.

Взаимодействие моего брата с Civilization в итоге отлично проиллюстрировало одну из самых важных отличительных черт игры: сложение нескольких простых вещей дает одну сложную. Армии воевали всего один ход, а потом одна из сторон объявлялась победителем. В игре почти не использовались конкретные числовые показатели: как правило, игрок имел дело с бартером и эквивалентами – заполните полностью «щит» и получите копейщика; потратьте достаточное количество ходов на изучение гончарного производства и сможете обменять свои товары на бронзовые вещи. Как и в шахматах, разобраться в том, как ходят фигуры, легко, но по-настоящему интересные грани игры открываются только тогда, когда начинаешь рассчитывать комбинации ходов.