Они заночевали перед памятником королю Помаре V, в глухом туннеле из черных кофейных деревьев, под сплетением лиан, служивших поясом «бесконечному богу». Кон питал слабость к королю Помаре, окончившему свои дни в беззаботном пьянстве. Над его могилой стоял протестантский храм. Может быть, из-за этого туземцы считали всю территорию вокруг прокаженной. Крышу королевской гробницы венчала урна в форме бутылки рома — знак высочайшего почтения к монарху. У Гогена было рекомендательное письмо к Помаре V, но, увы, его величество скончался от цирроза печени. Гоген успел лишь отклонить честь расписать зал прощания, где усопший король Таити лежал в мундире французского адмирала. Гоген написал своему другу Монфреду: «Мне бы не позволили изобразить над катафалком Библию и бутылку рома, хотя одно напрямую объясняет другое. Поэтому я сказал: спасибо, нет. Видишь, я еще не разучился быть вежливым».

Они вернулись в Папеэте около десяти утра. Кон завез Мееву к подруге — поведать о великой любви на час, пережитой на пляже с юным танэ, ни имени, ни лица которого она не помнила, — а сам отправился выпить кофе в «Микки». Он сидел за столиком, критически глядя на статую Гогена — безликое официальное творение парижского скульптора, которое в данный момент водружали на пьедестал, — как вдруг увидел молодого Ивао, больше известного как Йо-Йо, бегущего со всех ног к зданию пожарной охраны. Однако, вместо того чтобы войти туда, он остановился посреди площади, ошалело вращая глазами, словно у него внезапно отшибло память и он забыл, где находится.

В жилах девятнадцатилетнего таитянина Йо-Йо текла французская, греческая, исландская и шведская кровь. Вообще из викингов выходили, как правило, отличные маори, весьма одаренные по части мореплавания. А вот примесь китайской крови удручала Кона: из-за нее у местных девушек появлялись узкие запястья и щиколотки, тонкая талия и изящная шея, которым он решительно предпочитал архаичные грубоватые формы.

Большинство старинных таитянских семей носили англосаксонские фамилии, а Йо-Йо Вильяме являлся прямым потомком того самого капитана, что высадился на Таити в XVIII веке с легким гриппом и вызвал эпидемию, унесшую за несколько недель треть населения острова. С тех пор Вильямсы представляли население Полинезии во всех французских политических ассамблеях.

— Что стряслось?

Вильяме перевел испуганные глаза на Кона.

— Пожарники! Пожарники!

— Что-то горит? Где?

— Датчанка, ну, вы знаете, манекенщица из Парижа… Нельзя бросить ее так[40]…

— Господи! Да объясни же в конце концов!

Он схватил Йо-Йо за шиворот и хорошенько тряхнул. К бедняге вернулся, хотя и не полностью, дар речи. Конечно, такое происходило на Таити и раньше, но тут случай был особенно тяжелый. И девушка-то славная, даже по-своему трогательная, тщедушная правда. — красивая гладильная доска для кутюрье-педерастов. Кон расстроился.

— Быстрей! Надо срочно вызвать пожарных! — лепетал Йо-Йо Вильямс. — Нельзя ее так оставлять! Это позор!

— Беги лучше за ветеринаром, а я поеду к ней. И никому ничего не говори, тут надо действовать аккуратно. А то малышка потом не сможет в городе показаться. Люди засмеют.

Фарэ, которое Вильямсы сдавали датчанке, находилось над деревней Фааа, посреди банановой плантации. Кон вскочил на мотоцикл и помчался вверх по склону холма, а Йо-Йо бросился на поиски доктора Моро. Кон корил себя: если бы он в свое время дал себе труд переспать с ней, катастрофы можно было бы избежать. Но не может же он заниматься благотворительностью, к тому же бдительная Меева никогда не забывала с утра его разрядить, так что, помимо редчайших случаев, когда попадался художественный объект, будивший в нем истинное вдохновение, он не позволял себе растрачивать творческие силы зря.

Он, конечно, дрогнул, когда она послала ему робкую, слегка встревоженную улыбку, но Кону не нравился тип современных манекенщиц — слишком тощие, в постели все время хочется их накормить, как будто трахаешь голодающую Индию. И все-таки он мог бы сделать над собой усилие — теперь Кон винил себя в недостатке человеколюбия. Девушка была сама не своя, в состоянии нервного шока, который в той или иной степени испытывают все белые представительницы слабого пола, приезжающие на Таити. Они перестают здесь чувствовать себя женщинами и в результате буквально теряют голову. Этот феномен хорошо известен специалистам, ему посвящена целая глава в книге «Экзотика и секс» профессора Лотара Ангуса. Возьмите любую девушку, только что вышедшую из американского или парижского салона красоты, перенесите ее в Полинезию — и она немедленно потеряет все краски, поблекнет, угаснет, растворится, станет пустым местом, белым пятном, ничем. Экзотическая красота лиц, форм, кожи, волос таитянских женщин, да и всего пейзажа в целом — такого ослепительно яркого — по контрасту низводит ее до уровня какой-то бледной бракованной копии. Под тропическим солнцем все фотографии журнала «Elle», со страниц которого она сошла, выглядят дешевой фальшивкой, тщетной попыткой скрыть физическую немощь. Туристы сразу вспоминают витрины улицы Севр, Фобур-Сент-Оноре или Пятой авеню и чувствуют, что зря потратились на путешествие. Белая женщина рядом с коричневато-золотистыми таитянками кажется тусклой и блеклой. Кроме того, мужчины едут на Таити в поисках экзотики, первозданности, древних мифов и шарахаются от одного вида женщины с парижской модной картинки. Вахинэ одерживает верх по всем пунктам, причем без труда. Ей даже необязательно иметь сносную внешность — достаточно быть таитянкой, овеянной романтикой южных морей. В ее лоне турист ищет первобытную подлинность, ради чего, собственно, он и платит немалую сумму в «Клуб Медитерране». Дайте ему смуглянку с плоским носом, могучими бедрами, белым цветком в длинных волосах — и он счастлив. Не так давно Сан-Франциско смаковал подробности пылкой любви между корреспондентом одной из американских газет на Таити и красавицей-вахинэ. История их страсти и расставания стала бестселлером, над ней рыдала вся Америка. Автор умолчал лишь об одном — о подарке, который он сделал обольстительной островитянке на прощание. Он осчастливил ее новенькой вставной челюстью. Туристы теряли голову в объятиях девушек, которые, попадись они им в Европе или Америке, обратили бы их в бегство. Миф, привезенный ими с собой, был бесконечно сильнее реальности, зримой и осязаемой. Когда приходили корабли с Маркизских островов или с Туамоту, мужья и любовники дезодорированных белых женщин пускали слюни от восторга при виде грязных босых ног и черных волос под мышками. Белой женщине, чтобы противостоять шоколадным богиням, оставалось лишь совершенствоваться в технике секса, но и это оружие было бессильно, ибо попаа стремились на Таити не ради секса, а ради романтики. Таким образом, девушка, купавшаяся во всеобщем обожании в Париже, терпела на Таити полный крах, теряла весь психологический капитал, вложенный в собственный образ. Если она немедленно не отправлялась назад, то вступала, во имя чести, в неравный бой против экзотических соперниц и тут уж готова была на все: случалось, что самые гордые и недоступные красавицы Парижа или Нью-Йорка спали на Таити со всеми подряд, чтобы вернуть утраченную уверенность в себе.